ПЬЕР

«Посмотри, Пьер!» – сказала Люси, протянув свою небольшую ладонь, – «посмотри; это горстка древесного угля, немного хлеба, мелок или два, и квадрат бумаги, – это – всё»

«Ну, тогда ты должна запрашивать семьдесят пять за портрет»

«Разве не доллар семьдесят пять, Пьер?»

«Теперь я почему-то боюсь, что мы установим слишком высокую цену, Люси. Тебе не стоит быть экстравагантной. Посмотри: если твоя цена составит десять долларов, и ты будешь рисовать в кредит, то тогда у тебя будет много натур, но маленькая прибыль. Но если ты применишь свое право снизить цену, а также скажешь, что ты должна иметь достаточно денег, – но не начинай всё с этих… денег… – тогда не будет ни нужного количества моделей, чтобы почувствовать твердую почву под ногами, ни большой прибыли. Ты это понимаешь?»

«Будет так, как ты скажешь, Пьер»

«Ну, тогда, я напишу афишу для тебя, приложу твои расценки и размещу её на видном месте в твоей комнате, так, чтобы каждый апостолец мог знать то, что он сможет получить»

«Спасибо тебе, спасибо тебе, кузен Пьер», – сказала Люси, поднявшись. – «Я довольна твоей приятной и совсем не безнадежной точкой зрения на мой скромный маленький план. Но я должна что-то делать, я должна зарабатывать деньги. Посмотри, я этим утром съела очень много хлеба, но не заработала ни единого пенса»

С печальной улыбкой Пьер перекинул взгляд от большого оставшегося куска, которого она коснулась, и уже решил было шутя поговорить с нею, но она удалилась в свою комнату.

Спустя некоторое время он очнулся от странной задумчивости, в которую его ввёл конец этой сцены, и из которой вывело прикосновение руки Изабель к его колену и её долгий выразительный взгляд ему в лицо. Во время всех прежних обсуждений она оставалась совершенно тихой, но досужий наблюдатель, возможно, заметил бы, что некие новые и очень сильные чувства подспудно шевелились в ней.

«Пьер!» – сказала она, с вниманием склонившись к нему.

«Ну, хорошо, Изабель», – запинаясь, ответил Пьер, в то время как таинственная краска залила всё его лицо, шею и лоб, и он невольно подался немного назад от приблизившейся к нему её фигуры.

Остановленная этим движением Изабель неподвижно следила за ним; потом она медленно поднялась, и с огромной скорбной величавостью распрямилась и сказала: «Если твоей сестре когда-нибудь можно будет подойти почти совсем близко к тебе, Пьер, то скажи своей сестре об этом заранее; в сентябре солнце вытягивает туман от презренной земли не более ревниво, чем мой тайный бог отдаляет меня от тебя, когда я решаю подойти к тебе слишком близко»

Пока она произносила эти слова, одна рука была на её груди, как будто она решительно скрывала там предчувствие что-то смертельного; но Пьер, скованный всем её поведением больше, чем конкретным жестом, в этот момент не уделил особого внимания многозначительному движению её руки по груди, хотя позже он вспомнил его и полностью постиг его мрачное значение.

«Слишком близко к тебе, Изабель? Солнце ты или роса, но ты делаешь меня лучше! Могут ли солнечные лучи или выпавшая роса подойти слишком близко к тому, кого они нагревают или увлажняют? Тогда сядь рядом со мной, Изабель, и сядь поближе; в моих рёбрах ветер, – если тебе так угодно, – и само мое тело может быть целомудренным для обеих»

«Одежда красит человека, так я слышала», – очень ожесточенно сказала Изабель, – «но разве прекрасные слова всегда творят прекрасные дела? Пьер, что бы ты не говорил, но ты сейчас далёк от меня!»

«Когда мы хотим очень нежно обняться, то сначала отводим назад руки, Изабель; но я не удалился, чтобы подобраться к тебе как можно ближе»

«Хорошо; все слова – настоящие застрельщики, а дела – это уже просто сама армия! Будь по-твоему. Я всё же доверяю тебе. …Пьер…»

«Ты остановила моё дыхание; что это, Изабель?»

«Я была глупее камня; я теряю рассудок, думая о ней! Ещё более безумно то, что её большая нежность сперва напомнила мне мою собственную глупость. Но она не должна опережать меня! Пьер, я как-то должна зарабатывать для тебя! Посмотри, я продам эти волосы, выдерну эти зубы, но как-нибудь я заработаю деньги для тебя!»

Пьер уже с сильным удивлением следил за ней. Отпечаток некой особенной важности сиял на девушке; нечто тайное в глубине терзало её. Нежные успокаивающие слова вертелись у него на языке, его руки бездействовали, выражение лица изменилось, и он тревожным шёпотом воскликнул – «Прислушайся! Она идёт. – Пока останься»

Но, смело поднявшись, Изабель резко открыла соединяющую дверь, наполовину истерично воскликнув – «Смотри, Люси: вот самый странный муж, боящийся быть пойманным за разговором со своей женой!»