Перед бурей

– Знаю, – продолжал Фаол, прижав иссохшую ладонь к костлявой груди. – Однако ж повторю: ты боишься. О, нет, конечно же, не меня лично. Уверен, ты не сомневаешься, что сможешь разделаться со мной в мгновение ока. Возможно, в этом ты и прав, но выяснять я бы не советовал. – Он скорбно покачал головой. – Нет, Генн Седогрив. Ты боишься другого. Ты уверен, будто, если здесь, рядом со мной, признаешь, что Отрекшиеся – не чудища, которым нет прощения, если проявишь хоть толику понимания, доброты, сострадания, дружеских чувств, это будет означать, что гибель твоего сына была напрасной.

Человеческий вопль боли и ярости перерос в волчий вой. Спина гилнеасского короля выгнулась дугой, тело задрожало, скорчилось, окуталось таинственной дымкой, серой, как волчья шерсть. Сделавшись мускулистее, выше ростом, он по-волчьи присел, подобрался, приготовился прыгнуть на Фаола, но Туралион схватил воргена за плечо и покачал головой.

– Кровопролитию здесь не место, – сказал он.

– У этой твари даже нет крови! – хрипло, отрывисто прорычал Генн. – Он склеен, связан воедино гноем и магией, точно марионетка!

– Я понимаю, что такое утрата, – продолжал архиепископ. Андуин молчал, пораженный его спокойствием. – И неплохо знаю тебя. Ты не желаешь расставаться с этой болью. Она тебе неплохо помогает. Она дает тебе способность драться с необузданной яростью. Вот только оружие это – обоюдоострое. И в эту минуту оно преграждает тебе путь к пониманию, которое могло бы изменить твой мир.

– Я не могу изменить свой мир! – прерывающимся голосом крикнул Генн. Его слова еще полыхали яростью, но в их глубине крылась такая боль, что у Андуина защемило сердце. – Я хочу вернуть сына, но эта банши убила его! Она и ее племя – твое племя – едва не уничтожили мой народ!

– Однако вы не уничтожены, – едва ли не безмятежно возразил Фаол. – Многие из вас все так же здоровы. Сильны. Полны жизни. – Впервые с начала ссоры жрец-нежить сделал шаг вперед. – Скажи мне, старый друг. Если бы я пришел не один, если бы привел с собой Лиама, поднятого так же, как и я, и так же оставшегося самим собой, был бы твой ответ тем же?

Ворген отпрянул назад, будто эти слова разили больнее любого клинка. Он прижал уши, тяжело дыша и бешено хлеща из стороны в сторону хвостом. Потрясенный словами архиепископа не меньше, Андуин поднял сложенные чашей ладони, готовясь воззвать к Свету. Но прежде, чем он успел хоть что-нибудь сделать, Седогрив яростно взвыл, упал на четвереньки и рысью выбежал из зала.

Андуин рванулся за ним, но Фаол удержал его.

– Пусть идет, Андуин. Генн Седогрив никогда не отличался смирением, а сейчас был вынужден взглянуть на нечто печальное и отвратительное в собственной душе. Возможно, в свое время он изменит мнение, возможно – нет. Но сейчас, что бы он ни говорил, он понял: нельзя стричь всех под одну гребенку. Невелика победа, однако я ей доволен.

– Победа…

В это единственное слово было вложено столько ледяной неприязни, столько отвращения – казалось, оно ранит не хуже стали. За вспышкой Генна Андуин совсем забыл о безмолвном паладине. А между тем оба они отреагировали хоть и по-разному, но с одинаковым отторжением.

Туралион пришел на встречу без меча и доспехов, однако, выпрямившись в полный рост, выглядел огромным и сильным. И, если Генна терзали муки ярости, Туралион, один из первых паладинов Серебряной Длани, был полон праведного гнева.

– Ты оскорбляешь того, кто некогда был добрым человеком! – пророкотал он. – Ты украл его облик и щеголяешь в нем, носишь его, точно одежду. Твой прогнивший язык годен только на то, чтоб изрыгать грязную ложь. Нежить нечестива. Все ее жреческие силы исходят от рожденной Светом тени, но не от самого Света. Если в тебе осталось хоть что-нибудь от того честного, добросердечного человека, которого я так любил, иди сюда, фиглярствующий обрубок, и я подарю тебе благое забвение.

Как же Туралион мог не видеть того, что видел Андуин? Ведь верховный экзарх признал соратником, боевым товарищем раскаявшегося повелителя ужаса! Да, поначалу юный король тоже ужаснулся. Но, хотя легендарный паладин, несомненно, и повидал различных темных тварей, включая воистину обратившихся ко злу Отрекшихся, больше, чем Андуин сможет увидеть за всю свою жизнь, сын Вариана собственными глазами видел мужество, проявленное одним из творений Сильваны. Он крепко помнил Франдиса Фарли, убитого за то, что восстал против бессмысленной жестокости и кровопролития. Помнил он и письмо Элси, едва не разорвавшее ему сердце. Он был свидетелем тому, чего Туралион не видел за всю свою тысячелетнюю войну с Легионом.

И вот теперь Туралион отказывался видеть то – вернее, того, – кто стоял прямо перед ним.

Фаол заговорил громче.