Перед бурей. Шнехоты. Путешествие в городок (сборник)

– Другая молодёжь в городе, обычно молодость то баламутится, то… разное бывает, а тот так жил, что можно сказать, как духовная особа. А с каждым вежливый и тихий. Долгое время тогда с первым этажом не было никаких знакомств. А нужно вам сказать, что Бреннер имеет дочку, красивую, как нельзя лучше, хоть на монаршие покои. Ну – и что удивительного. Но я баламучу, потому что не говорю, как это было. А это было так, что шторки на первом этаже загорелись… Наделали тревоги… Прибежал паныч и пожар потушил – панну увидел и познакомились. Я сразу думала: «Если не начнётся роман, то я уж последняя…» Говорила даже мужу: «Может, осведомить…» Так и случилось… предвидела. Сразу возникли романы. Отец узнал, а имеет денег достаточно – кто его знает, может за генерала какого хотел сватать – сделалась авантюра. Панна чуть не умерла. Так он, увидев, что светится, изменился – да будет воля Божья… Вроде бы ничего, паныча принимал, а когда тот, с позволения, шельма, дал знать о чём-то полиции, чтобы от него избавиться – цап его сразу – под ключ…

Майор заламывал руки.

– Но может ли это быть? Верно ли это? Он? Он выдал его?

– А кто же? А для чего бы это кому сдалось губить молодого? Как его взяли, слышала, в Кармелиты, так тут сразу ревизия. Пришла полиция, перетрясла всё до нитки, а панна, как о том доведалась, чуть не умерла… Ещё теперь как тень ходит…

Майор, который вовсе не был приготовлен к нахождению таких подробных новостей о сыне, смешался, заволновался, онемел. Ладонью тёр лицо, думал, что начать; сидел, как прибитый.

Мастерова заметила впечатление, какое это на него произвело, кольнуло её что-то, и она вдруг задержалась.

– Что с вами? – спросила она.

– Ничего, моя пани, – ответил дрожащим голосом старик, – ничего. Поймёте меня лучше, когда вам скажу, что я отец того юноши, что стоял наверху.

Ноинская со всей силой хлопнула в ладоши, но так, что сапожник наклонился от своего столика, чтобы взглянуть, что там снова делается.

Какое-то время продолжалось молчание.

– Ей-Богу, – отозвалась наконец Ноинская, – очень прошу у вас извинения. Если бы я знала, с кем имею честь, может быть, так бы не проболталась, чтобы вам сердца не кровоточить.

– Ничего плохого не стало, напротив, – сказал Руцкй, – хорошо мне знать обо всём.

Старик задумался.

– Значит, так о нём люди думают, и о причине ареста моего сына, – сказал он, помолчав, – но верно то, что этот человек… таким занимается ремеслом?

– Верно! Верно! – подхватила Ноинская. – Что тут болтать, только что не могу открыть, откуда это имею, но верьте, пан, что правда. Мы тут на него давно смотрим, всегда что-то в нём было подозрительное. Потому что, что говорить, честный человек, хоть бы свиньями торговал, всё-таки скрывать этого не будет, а за ним никогда никто не подсматривал, что делал… выйдет, бывало, до наступления дня – как в воду канул, нет его весь Божий день… воротится ночью. Смотрите, назавтра уже на рассвете исчез… А комиссары полиции, которые с ним встречаются, низенько перед ним шапку снимают.

– Но разве мой сын, зная о том…

– Разве он знал?

– Когда все о том говорят.

– Вы думаете, давно? Это мы, что тут постарели, и только после той авантюры проведали, что светится. И, что правда, дочка – такая панна, что более красивой трудно найти, и великая музыкантша. Глядя на неё, никто бы не догадался, чья дочка. Что удивительного, что парень влюбился.

Мастерова говорила, а майор сидел задумчивый, перепуталось у него в голове. Он вышел с намерением увидиться с Бреннером; теперь имел отвращение тереться о человека, запятнанного таким отвратительным знаком. Искал в голове причины, почему он сам мог прийти, добровольно к нему? Пожалуй, надеялся, приобретя себе доверие отца, добыть что-то из него для более лёгкого освобождения сына.

С другой стороны в его голове не могло поместиться, чтобы такой Бреннер для дочки мог искать лучшей партии, чем обывательский сын. Всё это вместе ходило по его голове, так что Ноинская, глядя на него, видя его таким беспокойным, почувствовала необходимость утешить его.

– Не беспокойтесь так, – сказала она. – Нет Бога, чтобы таким, с позволения, негодяям давал на свете вредить безнаказанно. Придёт, пане, креска на Матиска… А, может, и скоро… Э! Люди болтают… война с французом… а уж, что бы их не побили, не может быть…

Майор встал, ничего не говоря.

– Моя пани мастерова, – отозвался он, – не могу даже поблагодарить за вашу любезность, но пусть вам Бог платит за доброе сердце. Я очень вам благодарен… от души.

Ноинская кланялась.

– Но снова не за что! Видит Бог. Вы на верх к ним не пойдёте всё-таки? – спросила она.

Майор встал.

– А он дома?

Ноинская испугалась.

– А, мой благодетель, – хватая его за руку, сказала она, встревоженная, – только, если бы хотели к ним идти, смилуйтесь, не говорите ничего, потому что нас погубите!

Майор аж за руку схватил Ноинскую.

– Моя пани! – воскликнул он с запалом. – Разве можешь даже подумать что-нибудь подобное! Так расплатиться с вами за вашу честность. Я бы не больше стоил того вашего Бреннера!