Перед изгнанием. 1887-1919

– Вот что произойдет, милый: хватит этой войны, хватит кровопролития. Пора положить конец жертвам. Что, немцы не братья ли нам? Господь сказал: «Возлюби врага, как родного брата…» Поэтому война должна скоро кончиться. Он все время сопротивляется. Она тоже не желает ничего слышать. Несомненно, кто-то дает им худые советы, но что с того? Если я что прикажу, они должны будут исполнить мою волю. Но сейчас еще рано, не все готово.

Когда мы покончим с этим делом, объявим Александру регентшей до совершеннолетия ее сына. А Его отправим отдыхать в Ливадию. Он будет счастлив. Он так устал, что нуждается в отдыхе. Там, в Ливадии, со своими цветами, он будет ближе к Богу. У него на совести достаточно грехов, чтобы их замаливать. Всю жизнь молиться, и то мало, чтобы простить ему эту войну. Царица – государыня мудрая, это вторая Екатерина. Она уже руководит делами в последнее время. И увидишь, чем больше она будет это делать, тем будет лучше. Она пообещала прежде всего отослать этих болтунов из Думы. Пусть убираются к дьяволу! Видишь, они же хотят восстать против помазанника Божьего.

Ладно! Мы их вышвырнем. Их уже давно пора сослать. Всем, кто кричит против меня, будет худо.

Распутин распалялся все больше и больше. Под воздействием вина он больше не следил за собой.

– Я загнанный зверь, – говорил он. – Все аристократы хотели меня сокрушить, потому что я им перешел дорогу. Зато народ меня уважает, потому что я в кафтане и смазных сапогах, стал советником государя и государыни. Это Божья воля. Это Бог дал мне силы. Я читаю самые сокровенные мысли в сердцах людей. Ты понимаешь, ты мне поможешь. Я тебя кое с кем познакомлю… Это принесет тебе деньги. Впрочем, может быть, ты в них не нуждаешься; может быть, ты богаче самого царя. Ладно, отдашь эти деньги бедным. Всякий рад иметь еще больше.

Раздался резкий звонок. Распутин вздрогнул. Видимо, он кого-то ждал: но за разговором со мной совершенно забыл о свидании. Возвращенный к действительности, он, казалось, боялся, как бы пришедшие не увидели меня у него.

Он поспешно поднялся, отвел меня в свой кабинет и тут же вышел. Я слышал, как он, пошатываясь, шел в коридор. По дороге зацепил что-то, уронил и выбранился. Ноги его не держали, но он был в ясном сознании.

Послышались голоса пришедших в столовой. Я приложил ухо, но разговор велся негромко и нельзя было понять, о чем говорили. Столовая отделялась от кабинета только маленьким коридором. Я тихонько приоткрыл дверь и увидел в столовой «старца», сидевшего на том же месте, как и при разговоре со мной за несколько минут до этого, в окружении семи довольно неопрятных индивидов. Четверо из них были явно еврейского типа; трое белобрысы и странно похожи друг на друга. Распутин говорил оживленно. Его посетители делали записи в блокнотах, тихонько переговаривались и время от времени смеялись. Это была прямо группа заговорщиков.

Меня пронзила мысль: не «зелененькие» ли это, о которых говорил мне Распутин? Чем больше я их изучал, тем меньше сомневался, что вижу шпионскую банду.

Я с отвращением отошел от двери, мне хотелось ускользнуть, оставив это проклятое место, но в комнате, где я находился, был только один выход, и нельзя было уйти незамеченным.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, Распутин вернулся. Он был очень весел и доволен собой. Чувствуя, что не могу совладать с отвращением, я поспешно его покинул и вышел почти бегом.

* * *

Каждый мой визит к Распутину подтверждал уверенность, что он был причиной бедствий России и что с ним исчезнет сатанинская власть, околдовавшая императора и императрицу.

Казалось, сама судьба вела меня к нему, чтобы я своими глазами увидел его пагубную роль. Тогда зачем ждать? Беречь его жизнь значило увеличить число жертв войны и продлить несчастья страны. Был ли в России хоть один честный человек, не желавший искренне его смерти?

Речь шла теперь не о том, чтобы узнать, должен ли исчезнуть Распутин, но лишь о том, я ли должен его сокрушить. Первый наш план убить его в собственной квартире мы отвергли. В разгар войны, в момент, когда готовилось большое наступление и при той взвинченности умов, открытое убийство Распутина могло быть истолковано как демонстрация враждебности к императорской семье. Надо было заставить его исчезнуть так, чтобы никто никогда не узнал ни обстоятельств смерти, ни имен тех, кто это сделал.

Я предполагал, что депутаты Маклаков[160] и Пуришкевич, яростно нападавшие на «старца» с трибуны[161], смогли бы дать мне совет и, может быть, помочь. Я решил обратиться к ним. Мне казалось важным добиться участия в этом людей разных кругов. Дмитрий принадлежал к императорской семье, я сам был из знати. Сухотин – офицер, и хотелось, чтобы среди нас был и представитель Думы.

Сначала обратился к Маклакову. Наш разговор был коротким. Я в нескольких словах изложил свой план и спросил его мнение. Маклаков уклонился от определенного ответа. Нерешительность и недоверие сквозили в его вопросах.

– Почему вы обратились именно ко мне?

– Я был в Думе и слышал вашу речь.