Перед изгнанием. 1887-1919

Все было в порядке, я поднялся в свои комнаты, где полковник Фогель ждал меня для последних занятий перед завтрашним экзаменом. Мы закончили занятия к шести часам вечера. Прежде чем отправиться обедать со свояками к великому князю Александру, я вошел в Казанский собор. Погрузившись в молитву, я забыл о времени. Выйдя из собора, где, как я думал, пробыл несколько минут, я не очень удивился, обнаружив, что провел там около двух часов. Испытывая странное чувство легкости, хорошего самочувствия, почти счастья, я поспешил ко дворцу тестя, где пообедал перед возвращением на Мойку.

* * *

К одиннадцати часам в новом помещении все было готово. Комфортабельно обставленный и освещенный, этот подземный зал утратил свой мрачный вид.

Самовар уже дымился на столе среди тарелок с пирожными и сластями, особенно нравившимися Распутину. Блюдо, полное бутылок и бокалов, стояло на одном из сервантов, старинные фонари с цветными стеклами освещали сверху комнату, тяжелые красные портьеры были опущены. В гранитном камине потрескивали дрова, и пламя отбрасывало отблески на стены. Казалось, что ты отделен от всего остального мира и, что бы ни произошло, события этой ночи останутся навсегда погребены в тиши этих толстых каменных стен.

Звонок оповестил меня о приходе великого князя Дмитрия Павловича и остальных друзей. Я провел их в столовую. Они несколько минут молча рассматривали место, где Распутин должен был найти смерть.

Из шкафа с лабиринтом я достал коробку с ядом и поставил ее на стол с пирожными. Доктор Лазоверт надел свои резиновые перчатки, взял крупицы цианистого калия и растолок их в пудру. Потом, приподнимая верх пирожных, он посыпал их нижние части дозой яда, достаточной, по его мнению, чтобы вызвать немедленную смерть множества людей. Давящая тишина царила в зале. Мы все с волнением следили за движениями доктора. Оставалось положить цианистый калий в бокалы. Решили сделать это в последний момент, чтобы он не выдохся и не потерял силы. Надо было создать видимость, что наш ужин уже заканчивается, поскольку я предупредил Распутина, что у нас будут гости. А я, пока мои друзья поднимутся курить в мой кабинет‚ останусь один внизу, и мы с ним устроимся в подвальной комнате. Все было приведено в небольшой беспорядок: стулья отодвинуты, чай разлит в чашки. Условились, что Дмитрий, Пуришкевич и Сухотин, когда я уеду за «старцем», уйдут на первый этаж и заведут граммофон, выбирая веселые арии. Я думал, что это поддержит хорошее настроение Распутина и отдалит от него все подозрения.

Окончив приготовления, я накинул шубу и натянул до ушей меховую шапку, совершенно скрывавшую мое лицо. Доктор Лазоверт, переодевшись в костюм шофера, запустил мотор, и мы сели в машину, ждавшую во дворе перед задним крыльцом. Когда мы доехали до Распутина, мне пришлось договариваться с дворником, не решавшимся меня впустить. Как мне было рекомендовано, я пошел по черной лестнице, она не была освещена; я поднимался на ощупь и с большим трудом нашел дверь квартиры «старца».

– Кто там? – закричал он из-за двери.

Я вздрогнул.

– Григорий Ефимович, – ответил я, – это я за вами приехал.

Я услышал, как Распутин подходит к дверям. Цепь звякнула. Тяжелый запор заскрипел. Я чувствовал себя очень скованно.

Он отворил, и я вошел на кухню.

Было темно. Мне показалось, что кто-то следит за мной из соседней комнаты. Я инстинктивно поднял воротник и надвинул шапку на глаза.

– Чего ты прячешься? – спросил Распутин.

– Но разве мы не сговорились – никто не должен знать, что вы сегодня отправитесь со мной?

– Правда, правда. Я тоже никому из своих ни слова, даже отослал всех «тайников»[163]. Ладно, иду одеваться.

Я вошел с ним в спальню, освещенную только лампадой, горевшей перед иконами,

Распутин зажег свечу. Я заметил, что его кровать была смята.

Возможно, он только что отдыхал. Возле кровати лежали его шуба и бобровая шапка, на полу высокие валенки.

Распутин был одет в рубашку из вышитого васильками шелка. Толстый малиновый шнурок служил ему поясом. Его широкие бархатные штаны и сапоги казались совсем новыми. Волосы были прилизаны и борода расчесана особенно тщательно. Когда он подошел ко мне, я почувствовал сильный запах дешевого мыла; видимо, в этот вечер он особенно тщательно занимался своим туалетом. Я еще никогда не видел его таким чистым и причесанным.

– Григорий Ефимович, пора ехать, уже полночь.

– А цыгане, мы к ним поедем?

– Не знаю, может быть, – ответил я.

– У тебя сегодня никого не будет? – спросил он с некоторым беспокойством в голосе.

Я успокоил его, сказав, что никого ему неприятного не будет и что моя мать в Крыму.

– Не люблю я твою мамашу. Она меня ненавидит. Она подруга Лизаветы. Обе против меня интригуют и клевещут на меня. Царица сама мне часто повторяла, что они мне враги. Знаешь, даже сегодня вечером Протопопов ко мне приходил и просил не выходить в эти дни. «Тебя убьют, – заявил он. – твои враги готовят удар». Но это понапрасну; они ничего не добьются, не такие у них длинные руки… Ладно, хватит болтать. Пойдем.

Я взял с сундука шубу и помог ему надеть.