Перед половодьем

— Не хочется, — печально вздыхает мальчик, оплетая хрупкими ручонками бабушку: — ах, бабушка, как с Ирочкой весело играть!

— Ничего, сударь, — утешает его бабушка: — недалеко живет, придет и она к тебе в гости.

Но маленький человек смотрит на ползущие льдины и печалится:

— Ой, бабушка, скучно как… зачем все кончается!

— Кончается, сударь, кончается! — задумывается бабушка: все кончается, и жизнь… давно ли невестою была, а теперь… — голос бабушки замирает до шепота, — а теперь умирать пора, старой, мне… О-ох!

— Не умирай, бабушка, — льнет к старушке маленький человек: — я вырасту и куплю тебе часики золотые с длинною цепочкой.

Бабушка наклоняется, целуя внука:

— Спасибо, сударь… А пока учись хорошенько. Скоро в гимназию пойдешь, в город переедете, с мальчишками-озорниками подружишься.

— А Ирочка здесь… останется? — беспокоится маленький человек, но бабушка его утешает: Ирочка тоже должна учиться и, наверное, ее родители тоже переедут поближе к городу.

Мальчик с любопытством засматривается на тот берег. Купола — как чьи-то головы, фабричные трубы — как поднятые кверху пальцы. Страшно! страшно!

…И ни один предмет в затопленной квартире не будет стоять точь-в-точь на старом месте, когда наводнение кончится, когда из подвалов выкачают насосами воду, когда пылающие печи осушат промокшие стены.

…Новые обои, новая штукатурка на потолке, новые стекла вместо выбитых льдинами, — все новое, новое, преображенное потопом.

День меркнет, сгущается тьма, а вольные льдины все сталкиваются, все грызутся, смертной сечей приветствуя золотую весну.

И плывут далеко, далеко…

— Зажгите лампы! — командует бабушка, отходя от окна, — начнемте-ка, судари, новую пульку.

«Рассказы» т. 1, 1912 г.

Правда

1

На двор входит сам хозяин, седенький старичок в лакированных высоких сапогах, в чуйке синего сукна, в картузе с блестящим лакированным козырьком.

— Пол-ка-аш!

Пес успокаивается, вновь высовывает влажно-красный язык, равнодушно посматривая на хозяина.

Архип Егорыч подходит к будке, пес хлопает по твердой земле мохнатым хвостом, взбивая пыль и мусор. Вдруг с визгом вскакивает, ластится к хозяину, тычется в синюю чуйку пористым носом.

— Пол-каш, на место!

Архип Егорыч пробует цепь — крепка ли: намедни забрел разносчик с селедками, а Полкан сорвался и повредил ему штанину, пришлось выкинуть трешницу.

— Куш, глупый!

Пес окончательно успокаивается, на дворе прежняя тишина; светит жаркое солнце, кудахтают куры.

Стоя на крыльце, Архип Егорыч сперва заглядывает в окно — не видать ли кого из домашних, и только потом решается дернуть ручку звонка. Спущенная ручка гулко ударяется о чашку — гнездо, в передней дребезжит проснувшийся звонок.

Дверь отворяет старшая дочь Архипа Егорыча, бледная, с тускло-черными волосами и такими же тускло-черными глазами. Подмышкой — костыль: Марфонька хромоножка.

— А я, папаша, была в кухне да и думаю, и чего это Полкан разлаялся, уж не идет ли кто чужой.

Марфонька ковыляет, мягко постукивая костылем, в кухню, а Архип Егорыч, раздевшись, проходит в гостиную, разваливается в старом кресле, покрытом желтым атласом, любуется на царящий в комнате порядок. Все здесь без пылинки, без мусоринки — и трюмо в углу, и диван, и кресла, и стулья, и высокая розовая лампа на плюшевой скатерти круглого стола.

Гостиная с низким потолком, с темно-желтыми обоями. Приятно, после беготни по душным улицам, прийти домой, сесть вот в это кресло, откинуться на отлогую спинку и задуматься…

Постепенно благодушное настроение сменяется ласковою печалью. В столовой медленно тикают часы: Тик-тик! Тик-тик! Они круглые, такие же темные, как весь дом, такие же старые.

Архип Егорыч уходит в кабинет. Когда была жива покойница, здесь стояла деревянная двухспальная кровать, теперь вместо кровати — черный кожаный диван, суровый и неуютный… В левом углу кабинета — кивот. По бокам образа Богородицы печально красуются две толстые венчальные свечи, повитые золотом, украшенные белыми бантами, не догоревшие и до половины. Когда под купол взлетало торжественное пение: «Исайия, ликуй!» — еще тогда Архип Егорыч приметил, что свеча покойницы гладенькая, а из его торчит гвоздик, которым прикреплен к свече светлый бант.

Архип Егорыч выкладывает на письменный стол из потертого портфеля кипу бумаг и считает, сбивая костяшки счетов короткими, пожелтелыми пальцами. Архип Егорыч — банковый артельщик.

Подсчитав, что нужно, он аккуратно складывает бумаги обратно в портфель и замыкает его. На дворе лает Полкан, идет с покупками Параня, младшая дочь, высокая, костлявая девушка — неуклюжие руки, смиренный взгляд серых глаз.

Архип Егорыч спешит в сени открыть ей дверь.

— Вернулись? — удивляется Параня, некрасивое лицо озаряется радостной улыбкой.

— Да, сегодня раньше.

Лицо Парани опять озаряется радостной улыбкой. Обе они, и Марфонька и Параня, тихие, робкие, стыдливые. И зовет их подчас отец божьими коровками.

— Марфонька! — заглядывает он в кухню. — Скоро ли, голубушка, обед? Вот и Параня пришла, а ты все еще не готова.

— Сейчас, папаша.