Перед последним словом

Серое пальто с кушаком. „Мы купили обоим сыновьям серые пальто”. — „С кушаком?” — „С кушаком”. Так показала Валентина Федоровна на суде, а до суда рассказывала об этом защитнику, отвечая на его вопросы. Так она ответила бы и следователю, спроси он ее о пальто. И тогда, очевидно, следователь придал бы большее значение показаниям Косяковой о том, что грабитель был выше ростом, чем Виктор. Из двух братьев Николай был выше. Защитник считал, что теперь он знает, чье преступление Виктор приписывает себе, но зачем он это делает — тут не все было ясно. Виктору еще не исполнилось и семнадцати лет, а Николаю шел двадцатый; возможно, братья и порешили, что с несовершеннолетнего спрос будет меньше. Но лежащее на поверхности объяснение — чаще всего ошибочное. Подлинное можно было найти только с помощью Валентины Федоровны и Олега Петровича. Но как решиться просить их о помощи? Как отважиться сказать им: „Я буду защищать вашего младшего сына, но постараюсь доказать, что виноват старший. Я постараюсь избавить вас от нынешнего горя, чтобы обрушить новое”. А не сказать нельзя. Как бы ни были справедливы требования, чтобы наказание нес только тот, кто виноват, Валентина Федоровна и Олег Петрович были поставлены перед мучительным выбором.

Выбор оказался еще более тяжким, чем предполагал защитник. За день до того, как состоялось наконец-то его свидание с Виктором, к нему вновь пришли Валентина Федоровна и Олег Петрович. Теперь уже не было смысла оттягивать неприятный разговор, и он сказал:

— Я уверен в невиновности вашего младшего сына. Я знаю, чье преступление он взял на себя. Однако без вашей помощи...

— Я думал, — резко прервал его Олег Петрович, — что адвокаты тоньше разбираются в человеческих переживаниях. Мы надеялись, что вы, защищая Витю, не станете нас принуждать назвать... — Олег Петрович замолчал.

— Вам не в чем упрекать себя, — сказал адвокат, — о Николае ведь я узнал без вашей помощи. Я не могу понять, что заставило Виктора признать себя виновным, а не зная этого, если я и назову Николая, то и Виктору не помогу. Об отношениях между братьями я могу узнать только от вас, поэтому я вас невольно мучаю.

Помолчав немного, Олег Петрович наконец решился:

— Хорошо, скажу! Витя перед Колей ни в чем не виноват, а вот о себе я этого сказать не могу. Так виноват, что...

— Олег! — взмолилась Валентина, Федоровна.

— Конечно, это не только моя вина, — сказал Олег Петрович, — многое сделал и случай, который может выкинуть только жизнь. Но в основном виноват я. Оказывается, чтобы изуродовать сердце ребенка, не надо быть негодяем, достаточно быть „всего лишь” невнимательным.

Оглядываюсь назад — и оторопь берет: каких только ошибок я не нагромоздил, как умудрился не видеть того, чего нельзя было не видеть. Коля — мой сын от первого брака. Его мать уехала с новым мужем из Ленинграда, когда Коле был год с небольшим. Легко, без борьбы она оставила его мне. Может быть, потому, что знала, с какой охотой и любовью будет моя мать пестовать внука. Вскоре мы встретились с Валентиной Федоровной. Поверьте, я не преувеличиваю, она, не став еще моей женой, стала матерью для Коли. Моя мама и Валя, как бы возмещая малышу то, чего ему недодала Ольга, наперебой ласкали и нежили его.