Перед последним словом

— Нехороший у нас получается разговор, — прервал защитник Виктора, — бессмысленный и стыдный. Я пришел (очевидно, ты сам это понимаешь) с добрыми намерениями, искренне хочу тебе помочь, а ты что делаешь? Вот уже сколько времени ты говоришь, а словечка правды не сказал. Не совестно тебе?

— Не понимаю вас, — растерялся Виктор.

— Превосходно понимаешь! Спора нет, в трудное, конечно, положение ты себя поставил и теперь не знаешь, как из него выбраться.

— А я и не хочу выбираться! — расхрабрившись от смущения, сказал Виктор.

— Детский лепет! А тебе ведь семнадцатый идет. Захочешь! Только, боюсь, поздно будет. Знаешь, чего я никак не пойму? Как ты можешь не думать о том, что ждет Колю?

— Причем здесь Коля? — Виктор пытался изобразить недоумение.

— Не надо, — поморщился адвокат. — И ты и я думаем одинаково. То, что натворил твой брат, конечно, отвратительно. Но это не Лает тебе права ставить на нем крест и считать его последним подонком и жалким трусом.

— С чего вы это взяли? — искренне возмутился Виктор.

— Ах, вот как, тебе невдомек? Предположим, что ты совершил преступление, а Коля взял бы его на себя. Колю бы осудили, и он отбывал наказание и год, и два, и четыре, а ты бы резвился на свободе и изредка бы ему писал письма. Кем бы ты был в собственных глазах? Неужели ты не считал бы себя подонком? Считал бы! Но, может быть, к тебе и к Коле следует применять разные мерки?

Виктор понурился и молчал.

— Правильно или неправильно — это вопрос иной, но ты считаешь, что хотя и не виноват, но из-за тебя много горя вытерпел твой брат, и готов, не щадя себя, помочь ему. Но постарайся понять, что, беря на себя его преступление, ты не помогаешь, а губишь его. Я не играю словами и не стращаю тебя. Подумай сам. Коле нет еще и двадцати, значит, в нем сохранилось кое-что доброе и хорошее, а ты делаешь все для того, чтобы оно прахом рассыпалось.

— Как вы можете так говорить? — не удержался Виктор от упрека.

— Я не хотел тебя обидеть, я все сказал только для того, чтобы тебе потом не пришлось сказать все это себе самому. Сбудутся твои „надежды”, осудят тебя, а Коля останется в стороне. Но с ним случится худшее из того, что может произойти с человеком: он станет омерзителен себе самому. Но злобствовать будет на всех. Вот что принесет тебе твое „самопожертвование”. Если я не прав, поправь меня.

— Мне не под силу с вами спорить, — сказал Виктор, — но тут нет самопожертвования. Я отвечаю за то, за что должен отвечать.

— Я меньше тебя знаю твоего, брата, но кое-что знаю. Тебе, очевидно, приходилось убеждаться в том, что он, злясь на себя, вымещает злобу на других. А от презрения к себе не подобреешь! Оно опасно, оно освобождает от внутренних запретов, а они и так были не очень сильны у твоего брата. А что если Коля вновь совершит то, что уже однажды совершил? Кольцова упала на лестнице и чудом уцелела. А ведь второй раз чуда не произойдет. На ком будет кровь, если она прольется? Только на Коле? На тебе не будет?

— Не прольется! Коля преступления не совершит! — уверенно возразил Виктор.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— После того, что было, он не сможет совершить преступления. Я Колю знаю.

— Разве для тебя то, что произошло 11 марта, не было неожиданностью? Спросили бы тебя 10 марта, и ты бы сказал так, как говоришь сегодня: „Не сможет совершить, я брата знаю”.

— Но ведь не Коля, а я напал на Кольцову, — запоздало спохватившись, сказал Виктор.

— Конечно, конечно, — не спорил с ним защитник, — а я было совсем это упустил из виду. Но тут не моя вина, твои школьные товарищи сбили меня с толку. Почти весь твой класс пришел ко мне.

— Зачем? — Виктор явно смутился.

— Как „зачем”? Они-то, слепцы, до сих пор уверены в твоей невиновности и борются за тебя. А ко мне пришли доказывать, что такой, как ты...

— А они знают...

— Знают, — защитник не дал Виктору закончить вопроса. — Знают, что ты, как начал с первого допроса уверять, что виноват, так и не перестаешь. Но они твоим признаниям не верят. Ни один из них не верит. Но, думаю, в суде может все измениться. Услышат не от кого-то другого, а от тебя, как ты крался за старой женщиной, как ударил ее по голове, она свалилась и затихла, а ты рад: не сразу, значит, подымется, за тобой не побежит; от тебя они узнают, как ты разумненько ее сумкой распорядился, деньги вытащил, а сумку — она ведь улика — выбросил; услышат все это ребята и поверят. Ты бы этого хотел?

— У меня к вам большая просьба: пусть они не приходят.

— Никак не получится. Ты им не безразличен. Впрочем, чего тебе о них задумываться? У тебя есть свой счет с Колей, своя моральная мерка, ею все и меряй! А если для них все то, что они услышат от тебя, станет катастрофой...

— Не станет, не станет, не станет катастрофой! — Виктор кричал, не замечая этого.