Перед последним словом

Кляня себя за то поистине страшное, что едва не случилось, Надя, наспех укутав Лешу в простынку, понесла его к соседке, та подскажет, как помочь беде. Беды, к счастью, не произошло; очевидно, кипяток был уже не крутой, и несколько капель большого вреда не причинили.

С затихшим Лешей на руках вернулась Надя к себе, и сейчас же вслед за ней вошел Борис и остановился у порога, глядя на растекшуюся по полу воду из кувшина.

Находясь все еще во власти пережитого, Надя покаялась, ожидая, что Борис поймет, как ей было страшно, примет, пожалеет, успокоит.

— Кипятком! — выдохнул Борис и, рванув из рук Нади Лешу, оттолкнул ее от себя так, что она едва устояла на ногах. Положив сына в кроватку, Борис, бледный, содрогаясь от ярости, стал медленно, медленно надвигаться на Надю, чуть не дойдя до нее, остановился, борясь с собой, и молча, не сводя с нее глаз, начал пятиться к двери, там задержался, словно колеблясь, и, сказав, как ударив: „Эх, ты!”, выскочил из комнаты.

Понимая, что теперь все кончено, Борис никогда не простит, Надя зарыдала. Услыхав ее рыдания, в комнату вошла соседка, Калерия Степановна.

— Отходчив твой Борис, не горюй! — утешала она Надю.

И правда, через час Колпаков вернулся. Увидев заплаканные глаза Нади, он ничем ее не попрекнул.

Но того, как в немой ярости надвигался на нее Борис и, боясь себя, пятился к двери, Надя забыть не могла. Но это привело только к тому, что, если случалось Наде в чем-либо провиниться, недоглядев за Лешей, она старалась, чтобы Борис ничего не узнал.

Леша рос озорным и смышленым крепышом. Борис не мог на него нарадоваться и к Наде был заботлив .Так прошло без малого три года.

В июньский полдень Мария Пожнина, дворник дома, где жили Колпаковы, проходя по двору, взглянула ненароком вверх и застыла: с окна пятого этажа, перегнувшись, свешивался Леша. Ножки его еще были распластаны на подоконнике, но грудью он лежал на покатом жестяном карнизе. Леша чудом на нем удерживался. Пожнина не в силах была отвести глаз от ребенка и, как ее ни подстегивал страх, ни на что не могла решиться: крикнет — Леша всполошится, ворохнется и неминуемо свалится, стоять и молчать — но ведь мальчонка вот-вот рухнет с пятого этажа. Пожнина никогда не испытывала такого отчаяния: сейчас на ее глазах убьется ребенок, а она стоит и ничего не делает, чтобы его спасти.

Леше, видимо, наскучило смотреть на двор, и он пополз с подоконника в комнату.

К Марии Пожниной вернулась способность двигаться и соображать. Теперь-то она знает, что ей следует сделать. Ну и выдаст она этой пустоголовой Надьке, выдаст сполна все, что заслужила! Только подумать, Надя, молодая, здоровущая, одна у нее забота — беречь и растить Лешу, а она что творит? Не впервые ведь оставляет Лешу без присмотра. Но теперь она, Пожнина, все Наде выскажет. Уйти из дома и не закрыть окна, зная, что непоседа Леша уже легко взбирается на стулья, — нет, этого Наде нельзя простить.

И, словно для того, чтобы не дать Пожниной остыть, Надя тут же показалась в воротах и стремглав понеслась к своему подъезду.

— Погоди, поговорить надобно! — задержала Пожнина Надю. Все, что причитается, и немало сверх того — это теперь признает и Пожнина — выложила она Наде, а та ничего в ответ не сказала. Пожнина, распалясь, пригрозила, что сегодня же, когда Борис будет возвращаться с работы, на все ему глаза раскроет.

Можно поверить Колпаковой, она и слушала и не слышала Пожнину, ей виделся ее Леша, он свешивается с карниза, и у нее обрывалось и замирало сердце, хотя она понимала, что опасность миновала. Не дослушав Пожнину, все еще продолжавшую корить Надю, она бросилась наверх к Леше. Прижимая к себе и осыпая поцелуями Лешу, Надя чувствовала себя безмерно виноватой. И не только перед Лешей, но и перед Борисом. Он не допускает мысли, что она может лгать, лгать хотя бы молчанием, и если он узнает правду... Каждый ее проступок, когда она его совершала, казался ей пустячком. А вот теперь, когда она увидела их как бы воедино собранными, она увидела их глазами Бориса. И тут она вспомнила угрозу Пожниной. Пожнина сделает так, как грозилась. И тогда Борис... Ей стало страшно при мысли о том, как неистово, как неукротимо он взорвется. Не умея ничего таить в себе, она поделилась с Калерией Степановной тем, что ее мучает. Надя уважала свою соседку, женщину в годах, большого жизненного опыта и, что ни говори, работника искусства. Так Калерия Степановна называла свою профессию и в суде, а когда выяснили, кем же она работает, то оказалось — распространительницей театральных билетов. Но говорила она об этом так, что все должны были понять: распространяет она билеты только из бескорыстной любви к искусству. Что-что, а совет у Калерии Степановны всегда найдется. И давала она их так же бездумно, как и настойчиво. Выслушав Надю, Калерия Степановна, ни чуточки не медля, подала совет:

— Запрись и не впускай его в комнату!

— Что вы? Как это можно? — изумилась Надя.