Перед рассветом

Еще в самом начале оккупации кинули нас разок в регион соседний, вроде там бунт большой был. Нам начальство сразу приказало: "Стрелять всех! Никого не щадить! Стрелять под такую ... Стрелять!" Вот тогда нам первый раз А-2 выдали. Амок Арийца так этот препарат называли. Есть А-2 в таблетках, есть в шприц тюбиках. Вколешь себе А- 2, кровь кипит и чуешь, ты сверхчеловек, а все остальные дерьмо, а уж силищи от А-2 пребывало не меряно. Не идешь, а паришь, как на крыльях тебя несет, стреляешь по быдлу и кайфуешь. А уж дальше прёт тебя вовсю. Механик бронемашину прямо на быдло ведет, давим и добиваем тех кто в живых еще остался, ну как это ну вроде как насекомых. В тот раз мы всех перестреляли и передавили. А чё? Не хер выступать было!

Потом нам А-2 уже перед каждым выходом из казарм выдавали, величина доза в зависимости от сложности задания. Если дозы маловато, то всегда у начальства подкупить можно было. А-2 наркотик? Да все мы знали это, не полные же дебилы. Только если сел на А-2 обратно дороги уж нет.

Нет у нас обратно дороги, мы каратели. Для этого я родился? Ради чего я живу? Кого защищаю? В кого стреляю? Не думай! ОПОН не думает, ОПОН бьет! Не думай, купи А-2 вколи дозу и ты снова сверхчеловек.

Пятерых наших опоновцев повесили прямо на плацу. Один из них под кайфом от А-2 ударил офицера из миротворческого корпуса, остальные его не остановили. Так нам объявили на построении. Мы без оружия стояли в шеренгах и смотрели как их вешают. Вешали тоже наши. Миротворцы приказали ужесточить контроль за выдачей А-2. Приказ исполнен. Теперь командиры открыто не торгуют. Теперь по их приказу это делают шлюхи из обслуживающего персонала. А нам объявили, что за нападение на миротворца или неисполнение его приказа, вводится смертная казнь.

Миротворцы нас презирают, брезгуют нами и мы это хорошо знаем. Всю грязную работу выполняет ОПОН.

Уже тут в госпитале, врачи болтали между собой, а я случайно услышал, что после шести месяцев приема А-2, разрушаются почки, печень, наступает белокровие и наркоман умирает. Я принимаю А-2 уже два месяца. Скоро мне конец. Нам всем скоро конец. Так вот значит для чего я жил. Чтобы убивать людей, уничтожать тех кто выступает против оккупации, а потом самому подохнуть от наркоты. Подохнуть карателем. И плюет мне в лицо мой давно умерший прадед, а каждую ночь просыпаясь, я вытираю слезы.

Мама! Мамочка спаси меня! Замоли у Господа за меня словечко! Ведь ты там у престола Его! Ты же умерла от эпидемии, а я в это время на облаве был.

Твой труп сожгли ... я даже не знаю где ... Мамочка если ты простишь меня ... то и Господь простит. Больше мне некого просить и не на что надеяться.

Дайте А- 2 суки! Я не хочу думать, я знаю, мне нет прощения.

Василия Петровича Лаврентьева я давно знал, ещё со школы, с дочкой его вместе учился. Он врачом раньше работал. Я догадывался, что он с повстанцами связи имеет. Не заложил. Я ... ну это ... ну в общем ухаживал за Олей дочкой его, дома в гостях у них часто бывал, а тетя Аня меня всегда чаем угощала. Когда меня в ОПОН работать взяли, то Оля отказалась дальше со мной встречаться. Тогда я думал: "Ну и хрен с тобой дура! Баб полно, найду себе" Нашел и не одну, только не то это было. Просто секс, это как жвачка с химическим ароматизатором вкуса, пожевал и нет ничего, одна безвкусная дрянь во рту и плюнуть охота, ну а когда с чувством то это как ... не знаю как, не было у меня ничего с чувством то ... с Олей не было ничего.

А Оля тоже оказывается от эпидемии умерла, ее мама тетя Аня в один день с ней отмучалась. А Василий Петрович мне поверил, ничего не сказал, а я все равно понял, верит. Верит, что не хочу я сдохнуть последней падлой. Хоть и жил карателем, а умереть человеком хочу.

Потом еще одна встреча была. Так вот значит какой ты Чингис. Не похож на свои фотографии. Выражение лица другое. На плакатах обычный мужик, а тут сразу видно, повстанец командир. Я уже всё сказал, а ты молча на меня смотришь, тяжелый у тебя взгляд. И баба ... то есть девушка ... нет женщина ... короче подруга с тобой пришла, Василий Петрович, ее Верой звал. Она тоже смотрит и молчит. Страшно было, вдруг не поверят? Поверили. Вот так просто взяли и поверили.

Ополченцы готовят прорыв из умирающего города, пойдут через мой пост. Я ... ну это ... в общем по своим стреляю и они проходят этот пост без потерь, они уходят, я остаюсь. Один остаюсь, дважды предатель. Я остаюсь чтобы встретить преследователей и задержать их настолько, насколько смогу.

Я построил своих подчиненных на посту для проверки оружия и расстрелял их. Предателей, наркоманов, садистов, убийц, я стрелял по таким же как я, я стрелял по себе. Может кто-то из них думал так же как и я, не знаю и уже никогда не узнаю.

Этот бой последний для меня и теперь мне не нужен Амок Арийца. Я знаю ради чего умирать.