Перед Великим распадом

Там создавался новый Союз писателей РСФСР, похожий на нашу, аморфную общественную организацию.

– Сюда приходил Солженицын, я его выгнал, – скороговоркой выстреливал Юра, сопровождая меня в Большой зал ЦДЛ. – Теперь прославлюсь, как гонитель истины.

В большом покатом зале сидели разнообразные люди с внушающими почтение и простецкими физиономиями. Седовласые, одетые как артисты, с бабочками на шее, ощущающие себя избранными, и не озабоченные своей внешностью, и молодые горячие в простых одежках.

Главной темой было отступничество журнала “Октябрь” во главе с Ананьевым и “русофобство” его авторов. Лысоватый поэт и публицист с дряблой кожей лица и узкими глазами, выступивший первым, обозвал “Прогулки с Пушкиным” Синявского, напечатанные в журнале, русофобией и надругательством над Пушкиным.

– Совершенно ясно, – кричал он, – это хулиганство, причем не мелкое, а крупное!

Осуждали «отступников-русофобов» до истерики. Красивая поэтесса, но с намечающимися брылями на лице, защищала национальные ценности, под бурные аплодисменты зала с пафосом продекламировала, обращаясь к сидящей кучно редакции «Октября»:

– И вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь!

Знакомый массивный бородач в роговых очках, критик-соцреалист и член Президиума правления Союза писателей СССР, подвел даже теоретическую базу:

– Существуют – и об этом надо смело сказать и прямо – существуют две культуры! Покопаемся – найдем три культуры, так сказать… Мы должны смело и прямо посмотреть друг другу в глаза и сказать, что имеем две культуры, в частности, так сказать, – культуры национальные и культуры наднациональные. Почему мы должны идти на поводу у людей, которые не признают нашу культуру?

Бурные аплодисменты.

Меня поразили утверждения, что в правлении Союза писателей в основном господствуют евреи. Впервые увидел антисемитов. Может быть, что-то упустил в жизни? Откуда это? Никогда не слышал об антисемитизме в своем кругу. Не потому ли, что при распаде страны на национальные государства поднял голову национализм?

Кто-то с места зачитал открытое письмо к Пленуму поэта-барда Юлия Кима:

Во мне кошмар национальной розни!

С утра я слышу брань своих кровей:

одна вопит, что я кацап безмозгий,

другая – почему-то – что еврей.

А вам скажу, ревнители России:

Ой, приглядитесь к лидерам своим!

Ваш Михалков дружил

со Львом Абрамычем Кассилем,

а Бондарев – по бабке – караим!

В зале кричали:

– Самое худшее сейчас взяли у большевиков – национализм, который до сих пор был у них скрыт!

Толстый бородач в роговых очках, тоже увидевший в подцензурном альманахе «Метрополь» исчадие ада в показе страны, доказывал, словно оправдывался: нужна борьба идей, а не личностей. Литература соцреализма состоялась, и там много талантливого. Нужны кропотливые исследования истории литературы.

– Усложнилось управление обществом в условиях свободы, – подыгрывал он новым веяниям. – А старые кадры думают по старинке – стремятся усилить командные начала. Не видят другого выхода, потому что не компетентны. Отсюда опасность – из жажды упрощения, облегчения бремени власти. И что? Могут получить шанс. Наше спасение – открыть простор для механизма саморазвития. Человеческую голову – на первое место!

– А сейчас – подхватил кто-то, – дорогие углы сметаются, любовь к отечеству шельмуется, любовь превращается в секс…

Возмутил всех молодой писатель, участник подпольного журнала «Метроном». Он словно выдал мои мысли:

– Место критики – в лакейской. А то – швейцар смотрит министром, официант подает еду с отвращением. Критика завоевала себе место власти, как партком или суд. Хам добился власти без всякого на то права. Выдавая себя за Белинского, он поставил себя выше писателей, навязав систему идеологического чтения, отчего интерпретация превращается в судебное разбирательство. Наше время вынашивает это критическое чудовище, впитавшее традиционное представление демократической критики о ее общественной роли, и научные претензии формального метода. Стремятся оприходовать свободное творчество. Шариковых-критиков надо превратить в Шариковых.

Меня поразила странная упертость делегатов в свои внутренние распри, они совершенно забыли о том, что творится вокруг. Словно время для них остановилось.

Хотя какое я, профан, имею право только на основании смутного недоброжелательства судить о новом, не определившемся Союзе писателей? Разобраться бы в своем общественном движении!

И почему-то, выпав из ситуации, текли мысли: человека нельзя оторвать от словесно-зрительной сути его единства со временем – через живые споры, газеты, радио и телевидение. Поэтому то, что там выдают, то есть идеологию, от человека не оторвать. Редко кто выходит из этого потока и способен оценить его здраво. Фанатики выбирают свое, сомневающиеся – сомневаются во всем.

____