Перед Великим распадом

– Раньше в революции символисты, как Блок, видели Христа и небо в алмазах, модернисты (Белый) и футуристы (Маяковский) остались в революции. А реалисты отвернулись от революции (Бунин, Шмелев). Максим Горький, встречаясь на улицах с солдатами, увидел, как насилуют, стреляют в детей, в «Несвоевременных мыслях» писал: нельзя страну перевернуть за год – зальете кровью. Иллюзии спадают, Есенин повесился в гостинице «Англетер» от абсолютной безысходности.

И строго закончил:

– Перестройка принесла резкую политизацию литературного процесса – приемы масскульта, эпатаж, узкий круг звезд, выгоду, а не истину. Открытую литературную борьбу. Нам с вами не видать плодов перестройки, нужно, может быть, столетие.

Отозвался сидевший недалеко от нас поэт-эмигрант, наведавшийся в страну, маленький круглый, с выпученными глазами, вызванными базедовой болезнью, стрельнул ими, как будто они были надеты на палочку.

– Вся жизнь наших конформистов заключается в служении. Энтузиазм был официальным ритуалом. Все его усвоили. Любая русская бабка по демагогии переплюнет любого конгрессмена. Знает нужные слова, кто из родственников за что воевал. Общественная жизнь была убита, жила лишь имитация. Сила советского общества была в его неправдоподобии – никто не мог поверить, что это так. И – у нас была зависть как движущая сила. Жили любой ценой за счет будущего. Отняли возможность делать жизнь.

Я восхитился его безудержно смелыми выводами. Но прав ли мудрец? Не перекос ли страшный – его нападки на конформистов? Да, был ритуал. Вся история – сплошные ритуалы. Но главное – была жизнь, не озабоченная социальным, и в ней творился «акт пребывания», усилие осуществления жизни (по академику Петлянову и философу Мамардашвили).

Мой приятель Матюнин, член ЦК ВЛКСМ, попросил извиняющимся тоном:

– Как вы не понимаете? Нельзя было иначе! Обходно писали правду. Все в какой-то мере поступали безнравственно.

Грузно встал диссидент Марк, гневно сказал:

– Наше поколение – идолопоклонники! Растлили наши души, и мы поддались.

Гена Чемоданов, сидевший рядом с ним, вдруг возмутился.

– Эта трагедия продолжается с древних времен. Заблуждение, как трагический рок. Нельзя заблудшего считать злодеем. Нельзя обвинять народ, это идея «Вех», якобы, народ виноват перед интеллигенцией. Народ вырублен. Пострадал. Это беда, трагедия народа. И – нельзя подменять поколение – народом. Недаром народ не порицает сдавшихся перед силой, слабых «предателей». Ибо знает, дело не в предателях. Они сохранили главное – жизнь, и народ этому сочувствует. Приспособление к жизни – это внешнее. Главное для народа – сохранить жизнь, выжить.

Он защищал обывателя – истинного героя, который перенес немыслимое, его всегда мытарили, не оставляя в покое, а он отделывался полуработой, рожал, жил и не жаловался. И – как умеет подладиться к любым переломам!

Это же мои сослуживцы! Он призывает меня любить их, ежедневно портящих мне кровь нежеланием работать во всю силу.

Марк стоял стеной, распрямляя толстые плечи.

– А вы, господин, реабилитируете слепых, пусть честных служак, которые расстреливали восстание зэков. Правда, сами не стреляли. Сегодня опасна попытка реабилитировать страшный человеческий тип – порождение тирании, ставший ее оружием и жертвой. По сути, «честного эсэсовца». Трагедия в том, что создатели фильма «Наш бронепоезд» боролись за свое рабство. Дети обмануты, не верят «промотавшимся отцам», потому и ордена презирают.

– А вы! – разволновался Гена. – Рисуете наше поколение в виде безжалостных палачей, убийц, соучастников сталинщины.

Я изумился, слыша моих соратников, открывшихся новой стороной. Не стрелявший из-за малолетства, я был и за Марка, и за Гену. Неужели старшее поколение было поголовно рабами? И кухарки у власти уничтожали ум, интеллигенцию? Да, у массы были интересы самосохранения. Но масса многообразна, в ней есть и патриотизм, любовь к родине, и слепота – трагедия рока. Но и – массовая вера в вождя. Нельзя заблудшего считать злодеем, но в то же время как быть с тупыми, честными расстрельщиками?

Борьба старого и нового – это было для меня отвратительное разделение того, что в младенчестве хотел объединить в единое, безгранично любящее и любимое.

Костя Графов стал примирять приятелей.

– Наше поколение удивительно! Было воспитано на ленинских идеях, хотя реальная жизнь от них уходила. Народ защищался героически, большинство полегло. Как его назвать промотавшимся поколением? Да, существовало социальное ослепление. Народ – не соучастник, о лагерях ничего не знали. Нельзя сравнивать две диктатуры – сталинскую и фашистскую. Детям лгали поневоле, но не учили лгать. Было два не пересекающихся уклада: ничего не подозревающие дети – и взрослые, патриоты родины. Народ не был палачом. Никакая диктатура не ассимилирует всей жизни народа. Он сохранил извечные ритмы жизни.

Мне казалось, он не хочет раскрывать свою настоящую точку зрения. Мордатый критик-шестидесятник не выдержал: