Передышка

«Нет, должно же быть что-то. Люди не плачут без причины». Тогда она

заговорила невнятно, охваченная внезапной жаждой излить душу: «Мне страшно, я

чувствую — время идет, а я не делаю ничего, и ничего не происходит, ничто меня не

волнует по-настоящему. Я смотрю на Эстебана, на Хаиме и вижу: они тоже

9

несчастливы. Иногда, ты только не сердись, папа, я смотрю и на тебя и думаю: не

хотела бы я дожить до пятидесяти лет и быть такой, как ты — спокойной,

уравновешенной, понимаешь, мне кажется, ты просто жалкий, бессильный, а у меня,

я чувствую, много сил, но я не знаю, куда их деть, что с ними делать. Я вижу: ты

смирился, ты стал бесцветным, и прихожу в ужас, потому что знаю — ты не

бесцветный. Во всяком случае, не был бесцветный». Я отвечал (что другое мог я

сказать ей?): «Ты права, уходи от нас, из нашего мира, я с радостью слышу, как ты

кричишь, протестуешь, мне кажется, будто я слышу свой собственный голос из

давних лет». Она улыбнулась и сказала, что я очень хороший, и обняла меня за

шею, как в прежние времена. Совсем еще девочка.

Пятница, 1 марта

Управляющий вызвал пятерых заведующих отделами. В течение сорока пяти

минут он говорил о низкой производительности труда наших служащих. Дирекция

поручила ему следить за работой персонала, и он не намерен впредь допускать,

чтобы из-за нашего небрежения (с каким удовольствием он четко произнес слово

«небрежение») его репутация пострадала без всяких на то оснований. Таким

образом, начиная с сегодняшнего дня... и так далее, и так далее.

Что он имеет в виду, говоря о низкой производительности труда? Я по крайней

мере могу утверждать: мои люди работают. И не одни только новички, а и старые

служащие тоже. Конечно, Мендес читает детективные романы: ловко пристраивает

книгу в средний ящик письменного стола, а в правой руке все время держит наготове

ручку на случай появления кого-либо из начальства. Это правда. Муньос, когда его

посылают в Налоговый отдел, пользуется случаем и заходит минут на двадцать в

пивную, передохнуть немного и выпить кружку пива. И это правда. А Робледо,

отправляясь в уборную (всегда точно в четверть одиннадцатого), прячет под куртку

какой-нибудь иллюстрированный журнал или спортивную страницу. Это тоже правда.

Но правда и то, что работа у нас всегда выполняется как следует, что в часы, когда

дело не ждет и пневмопочта беспрерывно приносит банковские документы, все

работают быстро, дружно, будто спортивная команда. Каждый в своей области знает

все до тонкости, я полностью на них полагаюсь и не сомневаюсь, что все делается

как надо.

В кого метил управляющий на самом деле, я прекрасно понимаю. Экспедиция

10

работает через пень колоду, она просто не выполняет своего назначения. Проповедь

управляющего относится к Суаресу, но для чего же было вызывать нас всех? Почему

мы обязаны отвечать за Суареса, если только он один и виноват? Дело, разумеется,

в том, что управляющему, как и всем нам, известно, что Суарес спит с дочкой

генерального директора. Она недурна, эта Лидия Вальверде.

Суббота, 2 марта

Нынче ночью, после тридцатилетнего перерыва, снова видел во сне тех, в

капюшонах. Четыре года мне было, а может, и меньше, мучились со мной — никак я

не хотел картофельное пюре есть. И вот бабушка придумала воистину оригинальный

способ, чтобы заставить меня проглотить все без возражений. Наденет, черные

очки, длиннющий дядюшкин плащ, капюшон накинет на голову, подойдет в таком

виде снаружи к окну и постучит. У меня душа в пятки уходила. А служанка, мать,

тетка все хором кричат: «Дон Поликарпа пришел!» Доном Поликарпо называлось

чудовище, которое наказывает тех детей, что не хотят есть. Оцепенев от ужаса, я

собирал последние силы и, с немыслимой быстротой двигая челюстями, старался

как можно покончить с огромной порцией безвкусного пюре. Бабушкин метод

устраивал всех. Помянут дона Поликарпо — и будто кнопку и какую-то волшебную. В

конце концов это сделалось всеобщей забавой. Если приходила гостья, ее

специально вели в мою поглядеть, как я трясусь от ужаса — ну разве не смешно?

Удивительно, до чего жестоки бывают люди, сами того не замечая. Ведь страх

охватывал меня не только в такие минуты, были еще и долгие ночи, наполненные

молчаливыми существами в капюшонах странными, жуткими. Я всегда видел их

только со спины, одно за другим возникали они из густого тумана, каждое ждало

своей очереди, чтобы вступить в мой страх. Никогда не говорили они ни слова,

только шли, тяжко переваливаясь, бесконечной чередою, и серые плащи

волочились за ними, все одинаковые, все похожие па дядюшкин плащ. Любопытно:

во сне было не так страшно, как наяву. Постепенно, с годами, страх превращался в

какое-то странное наслаждение. Будто в гипнозе, следил я, закрыв глаза, за

завораживающим шествием. Когда снилось что-то другое, я смутно сознавал во сне,

что хотел бы увидеть их. И вот однажды они явились в последний раз. Прошли один

за другим, покачиваясь, молча, и растаяли, как всегда. С тех пор в течение многих

лет в течение многих лет во сне я испытывал тоску, какое-то болезненное чувство

11