Передышка

ожидания. Много раз напряженно старался увидеть их, но лишь клубился туман, да

изредка удавалось ощутить прикосновение того давнишнего страха. И только. Потом

я потерял последнюю надежду, и как-то само собой получилось, что начал

рассказывать знакомым несложный сюжет своего сна. И наконец вовсе забыл о

нем. До сегодняшней ночи. Сегодня, посреди сна, скорее вульгарного, нежели

грешного, все вдруг исчезло, заклубился туман, и из тумана выходить они. Я испытал

ужас и невыразимое блаженство. И знаю: даже сейчас, если немного напрячься,

можно опять почувствовать то же, хоть и с меньшей силой. Все те же, вечные,

неизменные, в капюшонах, они шли из моего детства, шли и покачивались, шли и

покачивались, и вдруг свершилось нечто небывалое. Они повернулись, все разом, на

один только миг, и у каждого было лицо моей бабушки.

Вторник, 12 марта

Как приятно иметь толковую сотрудницу. Сегодня я решил испытать

Авельянеду и объяснил ей сразу все ее обязанности. Я говорил, а она что-то

записывала. И когда я кончил, сказала: «Видите ли, сеньор, мне кажется, я поняла

довольно хорошо, но в некоторых вопросах еще не совсем разобралась». Не совсем

разобралась в некоторых вопросах... Мендесу, который занимался этим делом до

нее, понадобилось не менее четырех лет, чтобы разобраться... Потом я усадил ее за

стол справа от моего. И время от времени на нее посматривал. Ноги красивые.

Работает еще не машинально и потому утомляется. Кроме того, нервничает,

волнуется. Видимо, стесняется немного, бедняжка, потому что я — начальство.

Обращается ко мне «сеньор Сантоме» и при этом часто-часто моргает. Красавицей

ее не назовешь. Улыбка, правда, приятная. И на том спасибо.

Среда, 13 марта

Сегодня днем, когда я вернулся из центра, Хаиме с Эстебаном ссорились на

кухне. Я расслышал только, как Эстебан крикнул что-то о «твоих вонючих дружках».

Услыхав мои шаги, оба тотчас утихли, сделали вид, будто просто разговаривают.

Однако глаза Эстебана горели, а Хаиме все поджимал губы. «Что случилось?»—

спросил я. Хаиме пожал плечами, а второй сказал: «Не твое дело». До чего же мне

хотелось изо всех сил двинуть ему в зубы! Неужто это мой сын — какое жесткое

лицо, никто и ничто не смягчит его. Не мое дело. Я открыл холодильник, взял

12

бутылку молока, масло. Я чувствовал себя жалким, униженным... Невозможно,

невозможно! Сын сказал мне: «Не твое дело», а я преспокойно выслушал, ничего не

ответил, ничего не сделал. Я налил себе полный стакан. Невозможно, невозможно,

чтобы он так кричал на меня, я должен так кричать на него, но я не кричу. Не мое

дело. С каждым глотком все сильнее стучало в висках. Я вдруг повернулся, схватил

его за руку: «Не смей грубить отцу, слышишь? Не смей!» Это следовало сказать

сразу, в ту же минуту, теперь же, конечно, вышло ужасно глупо. Рука у Эстебана

твердая, словно стальная. Или свинцовая. Ныло в затылке, но я все-таки поднял

голову и посмотрел ему в глаза. Это все, на что я оказался способен. Нет, он

нисколько не испугался. Просто сбросил мою руку, раздул ноздри и спросил: «Когда

ты, наконец, повзрослеешь?» И вышел, хлопнув дверью. Я повернулся к Хаиме;

надо думать, я выглядел не слишком спокойным. Хаиме по-прежнему стоял,

прислонившись к стене. И вдруг улыбнулся: «Ну и злой же ты, старик, ну и злой!» И

все. Как ни странно, мой гнев мгновенно остыл. «Так ведь и брат твой тоже —

проговорил я неуверенно. «Не тронь ты его,— отвечал Хаиме, - все равно тут никто

из нас ничем не поможет».

Пятница, 15 марта

Марио Вигнале явился ко мне в контору. Зовет на следующей неделе к себе,

говорит, что отыскал старые фотографии всей нашей компании. Отчего,

спрашивается, он их не принес, идиот несчастный? Фотографии, значит, должны

послужить мне наградой, если соглашусь. Я согласился. Кого не влечет

собственное прошлое?

Суббота, 16 марта

Нынче утром новенький — Сантини — вздумал вдруг откровенничать и мать

со мной. Не знаю, что-то такое, видимо, есть в моем лице, располагающее к

задушевному разговору. Не в первый уже происходит со мной такое: человек

начинает поглядывать, улыбаться, а то станет вдруг губами дергать, того и гляди

разрыдается; далее следует разговор по душам. И, признаться откровенно,

многие из этих душ отнюдь не приводят меня в восторг. Трудно поверить, с

каким удовольствием люди бесстыдно выворачиваются наизнанку, каким

таинственным тоном выкладывают о себе всю подноготную.

13

Я ведь, представляете, сеньор? Я сирота»,— сообщил Сантини начала, дабы

я сразу зарыдал от жалости. «Очень приятно, а я - вдовец»,— отвечал я с поклоном,

надеясь сразу же пресечь его и заигрывания. Однако мое вдовство растрогало его

значимо меньше, чем собственное сиротство. «У меня сестричка есть,

представляете?» Он стоял возле моего стола и слабыми тонкими пальцами

барабанил по переплету книги доходов и расходов. «Вы не могли бы оставить в

покое книгу?» — крикнул я; он перестал стучать и только улыбнулся кротко. На руке у

него браслет — золотая цепочка с медалькой. «Моей сестричке семнадцать лет,