Перегной

— В общем расписался я где надо, все пучком, и говорю им такой — чао, фантики! И на выход, пока не передумали. И мне в спину такой следак мой — до скорой встречи мол, Витенька, — дескать прихватит он меня   всё равно. И главмент тоже,  на суд говорит, через два дня явился чтоб, по административному делу, о браконьерстве. Штрафовать мы тебя мол будем.

— Так значит выпустили тебя тогда?

— Дак я про че тебе, дурила, рассказываю, конечно выпустили. А все почему? Добрые дела надо делать, поэл. Вот я  убечь тебе помог и тут же мне такой подгон царский. Да и это еще не все, дальше слушай.

Виктор сглотнул, закурил, глянул куда—то вдаль, в ночь и распорядился:  там, на шхуне, мужики, там дед этот ваш волочит чё то потемну, сходите помогите.

Вскоре появился Щетина, в руках у него было пол ведерной бутыли самогона, а из карманов торчала зелень. Мужики шли следом и тащили в руках еще неощипанных курицу и петуха со свернутыми шеями.

— О, нифига, пир горой. — Зааплодировал Виктор. — Уважаю, хорошо служба поставлена. Щяс загуляем. Ты, давай это, ощипай дичь и на вертел ее, на вертел, тут же толкнул кого—то Виктор и тот вскочил с бревна и принялся выполнять распоряжение. Удивительно, как все его слушались.

— Так вот, — продолжил ВиктОр свой рассказ, — слушай далее. Выхожу я значит из мусарни и думаю уже скакнуть в сторону и чесать подалее, пока не передумали. Кстати, а чего у нас выпить? Есть. Ну наливай, значит. Готовлюсь я, короче, скакнуть в сторону и тут мне, фа—фа, сигналят из роскошного тарантаса. Джип, понял, чероки. Опускается стекло и машут мне оттуда ручкой, садись мол.

Что еще за попадос, думаю. Ну, сажусь, а там, ты прикинь, шурин мой, ништяк, да? Все про него думали что он уже лет десять как в лагерях сгинул, ни весточки от него ни письма. А он, упырь этот, оказывается поднялся нехило, в авторитет вошел, в бизнес и теперь его  значит, на родину потянуло, осваивать наши просторы. Он меня, слышь, с кичмана—то и сдернул.

И пошла у меня, это, слышь, братан, совсем другая житуха — там мы заправочку прибрали, здесь автосервис, тут ларечек, там ларечек, глядь  и в универсам наш Штыринский уже в доляху к владельцу в пополам вломились.  Цветмет—чермет, элеватор, молокозавод. Что не наше, оттуда заносят, что наше оттуда  само затекает.

В общем зажил я, на всю катушку. Бабу свою бросил нахрен, надоела, старая стала, толстая.

— То есть как бросил?

— Да так, развелся. Пошла она нафиг, овца заштакетная.  На новой женился. У меня щяс баба: титьки во, — он покачал на весу руками, талия во, жопа во, с лица можно мед пить, молодая! — Виктор жестикулировал перед мужиками, очерчивая в воздухе фигуру своей новой жены.  Получалось нечто совсем уж фантастическое.  Мужики одобрительно кивали.

— Да ты погоди, Витя, — перебил я его, — а шурин—то твой что?

— А что шурин?

— Ну не одобрил поди, развод—то?

— А, этот то? Дак как ему одобрить или нет, кто его спросит—то, сам посуди, он ведь теперь памятник.

— В каком смысле памятник.

— Убили его, братан, — Виктор хлопнул меня по плечу и легкомысленно заржал.

— В смысле как убили. Кто?

— Ну ты как маленький. Прикинь, нарисовался какой—то фофан, сел на поляну, которая уже поделена, всё переделил, всех подпёр — как его не убить? Многим людям дорогу перешел он своим появлением. Многим тесно дышать стало, а земля — шарик маленький, воздуха на всех не хватает. Вальнули его, сердешного,  прямо в джипаке.  Возле дома. Две пули — одна в сердце, вторая, контролечка,  в голову.

Виктор глянул на звездное небо, перекрестился, пробормотал про себя несколько слов какой—то молитвы и добавил — а и поделом, я считаю. Ты это, кстати в уме держи.

— Что?

— Ну то, что земля маленькая, да к тому же квадратная, на каждом углу встречаемся. А кто несогласный, что земля квадратная, того как твоего Коперника и сжечь могут нахрен.  Или убобонить с волыны как моего шурина. Нельзя в одного жить и ни с кем не делиться. И на борзометре на одном выезжать тоже нельзя, понял? Это еще Маркес, ты понял, сказал — нельзя жить в обществе и быть свободным от него.

— Маркс наверное, а не Маркес?

— Да какая нахрен разница,  просто к слову пришлось, это мне тут рассказал один наблатыканный.

Виктор помолчал еще и предложил, — ну, давай что ли за шурина  моего, за покойничка.

— Тоже, упырь, сука еще тот был. Все под себя греб, не делился — Витька, сгоняй сюда, Витька туда. Там разберись, здесь помирись, то—се. Я те чё, торпеда штоль?

— Погоди, а сейчас—то ты как?

— И сейчас при деле.

— При каком?

— Да все при том же.  Не, ну не в таких объемах конечно, но цветмет — чермет весь на мне. Я за этой поляной смотрящий. Потому сюда и приехал, типа как в командировку.

— Что—то я не пойму, Виктор, так ты сейчас, получается,  на тех работаешь, кто  шурина твоего завалил?

— Э, братан, — глаза Виктора сузились и холодно сверкнули в отсветах костра, — во—первых, чё такого, во—вторых не лечи, не надо, лады?! Давай лучше еще выпьем.