Перегной

И одно только меня тревожило — не была моя радость чистою аки слеза, что катиться из глаз не с горя, но от сиянья света. Мешалась грусть с радостью  моею. Отчего же я грустил, Витенька, глядя как ты выздоравливаешь, как ты  поправляешься? Оттого, милый ты мой свет, что знал я, твердо знал — я спас жизнь, я спас человека! Но какова эта жизнь была до спасения и какова она будет после — того мне ведать не дано. Ибо жизнью управляет душа, а что за душа у болящего путника — до сих пор для меня потемки. Есть ли она вообще, какова она, к чему она стремится — вот крайний для меня, Витенька, вопрос.

Мне конечно вспоминались, и вспоминались не раз, слышанные мною в бреду странные разговоры Федоса с кем—то, об антихристе, о спасении, о каких—то странных знаках. Да и обмолвка Толяна—Мироеда о староверах тоже многое проясняла.

Очевидно я находился  на постое у какой—то раскольничьей секты. Что это  за секта, пока было не ясно. Прямой угрозы от нее не наблюдалось, и хотя мне был заказан путь как в дом Федоса, так и на его двор, из этого не следовало делать поспешных выводов. Мало ли какие обычаи у людей, мало ли какие правила. В чужой монастырь со своим уставом не ходят и нечего набивать себе шишки, подтверждая  эту прописную истину. В конце концов живут же люди, и не «хужее» других живут.

Вот и пусть живут. Настораживают только приемчики эти Федосовы, так ведь настораживают же, значит выявлены. А коли выявлены, значит можно им противостоять. Поэтому я спокойно улыбнулся Федосу, и ответил:

— Душа—то поди у каждой твари божьей есть, коли бог её создал.

— Так, оно, так Витенька — согласно закивал Федос, — только ведь в кажну тварь бог её влил, да не у каждой твари выпил.

— Это почему же?

— А замутилась! А у кого и вовсе спеклась, да в головешки тлеющие обратилась. Нету света в ей, в душе—от! Бог её и не видит. А антихристу того только и подавай! Ему питье—от нечистое  баще любых медов.

— А как  узнать — светла или нет душа?

— Дак сам не всегда и узнаешь.  Коли не чувствуешь в себе силы, коли истины не чувствуешь — нем будет разум, аки бессловесный скот. Добрый  пастырь нужен сему скоту, дабы разум  с душой выпасти,  взрастить и истиною его осиять. Ибо еще Исус сказал Петру — паси овец моих. С тех пор всякой душе нужен  пастырь, под заботами чьими и радением мог бы разжечься в душе огонь осиянный, дабы через тьму он воссиял и до уст блаженных бога долетел.  И хоть капелькою, да на них остался. Ибо бог есть свет и в нём нет никакой тьмы. В том спасение.

* * *

Дело было ясное. Дедок решил меня уболтать в свою секту. Я конечно был благодарен своему спасителю, но плата  казалась  слишком уж большою. Он меня, в конце концов,  не на полдороги подобрал, не из лап хищного зверя вырвал, не развеял осиянной дланью надо мною сгущающиеся тучи. А выдернул он меня из под тяжеленного мешка, который я ему пер на своем горбу. Причем пер с пробитой головой и размолоченным побоями телом. Там если что и сияло, так это не святость его местночтимая, а моя наливающаяся фингалами рожа.

Этот Федос, он пальцем к мешкам не прикоснулся, не помог, стоял — руководил. И не мог не видеть, что «Путник—Витенька» так в пути изнахрачен, что ему не только мешки таскать, а и языком чесать тяжело.

Уж на то пошло, кому и должен быть я благодарен, так это Толяну—Мироеду,  за то  что подобрал меня и подвез. Я по его просьбе, в благодарность мешки—то и потащил.

Нет, оно конечно ситуация двойственная. Вроде как Федос меня и ни о чем не просил, я сам пришел, ему под ноги рухнул и он меня выходил, а с другой стороны — цену за лечение он мне назначает неподъёмную. Почему бы не постараться мне эту цену сбить? Хотя бы рассрочку платежей выторговать.

Так думал я, но Федосу сказал другое: «Да разве не подвиг, не подарок уже — жизнь человеку спасти»?

— Так оно, так Витенька, — затряс бородой Федос, — только что она жизнь, без души—от? Разве ж без души жизнь? Мало жизнь спасти,  душу человеческую спасти — вот самый подвиг.

На это возразить мне старику было нечего. Нет, конечно было у меня мнение, что о душе своей я сам позабочусь, да вот высказать его старику и не обидеть его не представлялось мне возможным. Слишком бы это отдавало посылом на три буквы.

— Может вам помощь нужна какая? — решил сменить я тему, — Помочь чего, дрова нарубить, воды наносить, по хозяйству там?

Федос все понял, усмехнулся горько: «Без тебя с хозяйством управлюсь как ино. Живи уж, помощник». После чего развернулся, погладил ладонью шершавую доску изгороди и побрел, ссутулившись, во двор.

Я же, чувствуя свою вину перед стариком, коря себя почем свет за грубый разговор с ним, медленно двинул к пруду.

— Виктор. — Услышал я его голос.

— Да. — Обернулся я с готовностью, веря что можно найти слова, можно все объяснить, можно все поправить.

— Живи, как живешь, Виктор. Не судья я тебе.  Но помни — душа, она не может, как ты, без охраны по свету шарашиться,  душа она пугливая, её сберегать надо. Ежедневно и ежечасно.

— Хорошо, дядя Федос. Спасибо. Спасибо и здоровья вам на долгие годы.

— И тебе не болеть.