Перегной

По косогору, несколько хаотично, располагались жилища остальных жителей деревни — какие более, какие менее запустелые, все они были в принципе одинаковые: расползшиеся бревна, там и сям подпертые жердями стены, покосившиеся крыши, пыльные оконца. Резные наличники, как на общинных домах, встречались редко, да и те уже были старые, некрашеные, поломавшиеся, да потрескавшиеся. Вместо ровного штакетника общинных заборов  здесь торчали причудливо вываленные, еле державшиеся на косых и гнилых столбах изгороди, внутри них клочковатые бугристые огородики. Кое— где сохли на заборах немудреные, штопаные пожитки. Эта часть деревни, как я выяснил давеча у костра,  называлась у местных «Подгорной», так как располагалась на склоне. А общинная часть звалась, соответственно, «Нагорной».

И хотя косогор вскоре выравнивался и дома общинной и необщинной части шли далее уже по вершине образуя две стороны одной улицы, названия сохранялись — одна сторона так и именовалась «Подгорной Молебной» другая «Молебной Нагорной». В самом конце деревни, ближе к лугам и выезду в гору,  ту самую, откуда мы спустились с Толяном на грузовичке, геометрия нарушалась. Нагорная часть просто обрывалась, а Подгорная разрасталась, увеличивалась, сплеталась в какой—то ком из хаотически наставленных, лепящихся друг к другу строений. Туда я в первую очередь и направил свои стопы.

Причины нарушения какой никакой, а все—таки линии Подгорной выяснились сразу. Кирпичные развалины фермы и МТС  привлекли сюда из числа жителей Подгорной  хозяев покрепче, подомовитее. Они обустроились тут, пуская потихоньку ферму на кирпич, и выстраивая, чтоб не таскать стройматериалы далеко, новые дома. О планировке, ясное дело, никто не думал, все строили как им удобнее.

Еще, к немалому своему удивлению, я обнаружил в этой части деревни здание школы — довольно таки большую вытянутую бревенчатую избу. Школа была во вполне приличном состоянии, с целыми стеклами, с дверями, запертыми на навесной замок. Это уже указывало, что в деревне существует, помимо общины, какая — никакая, а интеллигенция. Вот только я не знал, радоваться сему факту — или огорчаться. Интеллигенты, они ведь дотошные. Вполне возможно, что и пресса к ним попадает, с редкими оказиями. А уж если есть телевизор…

Впрочем, к чему предаваться грустным мыслям когда еще ничего не случилось. Да и выгляжу я сейчас — родная мама не узнает. Борода, загар, затрапезный внешний вид.

В общем эта часть подгорной Молебной была последним оплотом, прибежищем культуры и бомонда — так решил я для себя и покинул её, намереваясь обойти теперь часть Нагорную. Сделать это я хотел не со стороны парадной, не с ладных как один фасадов, а пройти, что называется, огородами. Сегодня, по программе тура у нас только ознакомительная экскурсия.

Выйдя в тыл Нагорной я обнаружил еще одну линию домов. Нагорная как—бы обособилась, выстроила дома по сторонам дороги, то есть образовала отдельную улицу. Фасады, смотревшие на Подгорную были лишь показухой, они создавали видимость  того, что обе части являются одной деревней. На самом деле Нагорная перенесла центр своей жизни на эту внутреннюю улочку. Здесь были и завалинки, и заборы пониже и вообще, признаков людской жизни было больше: бегали, загребая ногами пыль, курицы, рассиживались по заборам кошки, сохло белье. Мокрые лини песка на дороге указывали, что откуда—то носили ведрами воду. Людей, правда,  не было видно, так я и недалеко пока забрел.

Чувствовалось, что за мной все—таки наблюдают. Откуда—то из дворов, исподтишка, но присматривают за моими действиями, не зная как реагировать на мое появление. Пару раз мелькнула из—за штакетников любопытная детская голова, но тут же исчезла, подгоняемая хлестким шлепком.

— А я вас знаю, — вдруг раздалось из—за забора, когда я уже подходил к краю улицы. Я подошел. У штакетника, опустив очи долу, стояла та самая девушка, что подносила  мне ковш, когда я мыл руки перед разгрузкой Толяновой машины. Она держала в одной руке тяпку, а в другой пучок сорняков. Во всей её позе сквозило стеснение от того, что она не наряжена, и волосы выбились из под платка, и руки в земле. Заметив, что мой взгляд задержался на руках, она спохватилась, выронила тяпку и спрятала, очень естественным, почти детским движением, руки за спину. Потом, поняв видимо, что выдала свое смущение, взметнула руки к лицу, закрыла его, и поняв, что совершила еще большую нелепицу, собралась, степенно опустила руки вдоль тела, вся подобралась и подтянулась, гордо вздернула подбородок и поглядела на меня открыто, с вызовом.