Перегон

— Ой, ой, ой, ой! — Глотов ойкал и, обхватив голову двумя руками, раскачивался на диване. Влево, вправо, влево, вправо… Потом затрусил в ванную, сунул голову под ледяную струю и, фыркая, долго ерошил волосы плоскими пальцами. Энергично вытерся и уселся на край ванны. Полегчало. «А мож, и не найдут?» — спокойно подумал он и постучал себя по уху — показалось, что туда забилась вода. «И как меня найти? — стал размышлять он дальше. — Да никак. Вон сколько нас в столице-то, аж девять миллионов. Это только в кино им просто жуликов ловить, а в жизни-то…» — И он застыл вдруг с рукой возле уха. Это что же, он — жулик, значит, теперь? Дела! Но случайно ведь, случайно, спьяну. Зуд в груди никак не мог утихнуть. На душе было скверно и тревожно… А вообще-то, может, привиделось ему все с залитых глаз-то? А? Может, и не было ничего? Может, бред то, галлюцинации, белая горячка? Он выбежал из ванной, засуетился по комнате, принялся лихорадочно выдвигать ящики в серванте, потом полез под матрас, потом устремился на кухню и там застучал дверками и ящиками. Но безрезультатно.

Ни в одном из потаенных местечек, куда обычно Лида прятала деньги, он ничего не нашел. Значит, бред? Сердце бешено, дубасило о грудную клетку, под горло давила тошнота. Глотов постоял в растерянности и кинулся одеваться…

Теперь ароматы пивной заставили его скривиться. Запахи казались душными и смрадными. Глотов пошарил глазами по залу. Мужичка-то, конечно, и в помине нет, если и был он вообще… Глотов ухватил за рукав краснолицего малого в белом халате. Тот сумрачно глянул на Глотова из-под тяжелых бровей.

— Эта, слушай, — начал Глотов. — Мужик тут один. Такой маленький, крепенький, с залысинами. Как звать, не помню.

— Ну? — вяло моргнул малый.

— Как бы мне того, найти мужичка-то?

— Какого? — нетвердой рукой малый ковырнул в носу.

— С залысинами этого, как звать, не помню…

— Ну? — сказал малый.

— Алкоголик чертов! — злобно выцедил Глотов и хотел хрястнуть малого по узкому морщинистому его лбу, но сдержался невероятным усилием и, повернувшись, грузно поскакал по ступенькам наверх, на улицу.

Значит, так, сначала они вроде шли по шумной и яркой улице, потом куда-то в переулок свернули, и там было тихо и покойно. И Глотову там стало совсем хорошо. А может, и не сон, и не бред это? Куда сворачивали? И дорогу, кажется, не переходили. Значит, по правой стороне переулок должен быть. Он сунулся в один, затем в другой. Но там было людно. На углу третьего блеснула витрина продуктового магазина. Что-то знакомое почудилось Глотову в этом блеске. Он прошел с полсотни метров, и переулок круто свернул вправо. И шум как оборвался разом. Уютным и сонным виделся переулок, и ало отсвечивали темные стены домов на солнце. Глотов осторожно, почти на цыпочках, двинулся по тротуару. Заглянул во двор одного дома, другого. Все не то. Вошел в подъезд третьего дома. Ступеньки серые, а стены зеленые. Опять не то. Еще один подъезд. Та-а-а-к. Белые чистенькие ступеньки и голубые стены. Глотов заволновался, и у него вспотели ладони. Дрожащей рукой он нажал кнопку лифта. Лифт опустился бесшумно. Приглушенно лязгнув, растворились двери. Под зеркалом отчетливо было нацарапано «Варька сука». Глотов вступил в кабину и, облизнув пересохшие губы, нажал последний этаж. Спускался по ступенькам медленно и опасливо. На пятом этаже остановился и крепко сжал ладошку ладошкой. В полутьме справа возле замка одной из двух дверей ясно белел скол с деревянной рамы. Глотов сделал шаг. Она. Эта самая дверь. Подле замка порван коричневый дерматин и из-под него неряшливо торчал клок ваты. Глотов прислонился к стене и стиснул лоб руками. И тут что-то треснуло негромко, и дверь стала приоткрываться. Глотов отпрянул и кинулся к лестнице. Ступил на первую ступеньку и невольно обернулся. Сначала из двери показалась коляска, а за ней молодая женщина с ребенком на руках. Женщина захлопнула дверь и покатила коляску к лифту. Лицо у нее было миловидное, но печальное. Узрев Глотова, она вздрогнула. С минуту, наверное, а может, больше и, может, гораздо меньше, смотрели они друг другу в глаза. Глотов ощущал, как слабеют ноги, как колкими мурашками покрывается лицо, и ему хотелось пошевелить коленками и с силой потереть щеки. Но он стоял не шелохнувшись, как истукан. И только, когда в коляске тоненько и жалобно заголосил вдруг ребенок, они отвели глаза друг от друга, и Глотов стремительно запрыгал вниз по лестнице.

Всю дорогу его трясло как в лихорадке. Он что-то яростно бормотал себе под нос и, расстегнув рубаху, с остервенением шершавой ладонью тер грудь. Пассажиры в метро боязливо косились на него и обходили стороной и в переполненном вагоне возле него образовалось пустое пространство вокруг.

У больницы, где работала Лида медсестрой, лихорадка улеглась, но по спине еще пробегал знобкий холодок. Глотов зашел в приемный покой, вызвал жену и сел на улице на лавочке. «Во дела, — изумленно думал он. — Сроду такого не было. Чего трясет-то меня, чего трясет?»