Переходный возраст

Дима вышел в тамбур, спугнув ненароком изящное рыжеволосое создание, которое нерешительно клеил прилизанный очкастый мужик. Стрельнул у прилизанного «Парламент», глубоко затянулся и сказал: «Главное, чтобы все было по порядку. Я родился в Ростове-на-Дону. Мне тридцать пять лет. У меня интересная работа». Прилизанный вдавил недокуренную сигарету в пол, зачем-то сунул Диме всю оставшуюся пачку и, испуганно хихикнув, ретировался — вслед за созданием. Дима положил пачку в карман брюк и снова стал думать по порядку. Он родился в Ростове-на-Дону. Он живет с матерью на Большой Садовой улице, почти в самом центре, у Богатяновского спуска, в задрипанной двухкомнатной квартире. Он учился в 57-й школе. Он поступал и не поступил в Ростовский университет. Он работает собачьим инструктором. Дрессирует собак. У него есть любовница Катя. У Кати есть миттель-шнауцер. Два года назад Катя привела своего миттеля на собачью площадку, чтобы его научили сидеть, лежать, ходить рядом и приносить тапочки, — так она и познакомилась с Димой. Диме так понравилось дрессировать миттеля, что он даже стал приводить его к себе домой на ночь — вместе с Катей. Матери миттель понравился, а Катя — нет. Вчера они с Катей выпили. Потом он сел в поезд и поехал в Москву покупать бульдога. Сейчас он едет в поезде в Москву за бульдогом. Отличный щенок, клейменый, с родословной, папа — четырехкратный кандидат в чемпионы Белоруссии, мама — стопроцентная американка, джонсовский буль. По линии бабушки — вообще, можно сказать, из питомника «Битанго Булл»… Завтра он вместе с бульдогом едет обратно в Ростов-на-Дону. У него есть обратный билет. Он лежит в кошельке. А кошелек…

Дима выплюнул сигарету и бегом рванул в купе.

Инвалид стоял у входа и, покачиваясь в такт поезду, приговаривал:

— Ай-ай-ааай, обокра-али-и! Ай-ай-ааай, обо-кра-али-и…

Кошелька под подушкой не было. Унылая помятая Лиза пила чай, бодро позвякивал железный подстаканник.

***

Лысое дрожащее существо зацокало по паркету, метнулось к входной двери и тут же отпрянуло назад, закатив глаза. Дима снял ботинок и замахнулся. Существо мягко осело на пол. Пискнуло и уползло.

Из кухни доносились приглушенные голоса. Не надевая тапок, Дима подкрался к двери и прислушался. Голоса стихли. Как всегда.

Они всегда о чем-то шептались. Они всегда замолкали, когда он приближался. И криво улыбались. И делали вид, что говорят — так, ни о чем.

— А у нас тут как раз вафельный тортик с орешками, как ты любишь.

Лиза пила кофе из маленькой красной чашки, под углом 90 градусов отставив тощий мизинец. Тесть дружелюбно протягивал Диме пятерню. Вафельно-шоколадные крошки и капельки пота висели на подбородке.

Очень по-домашнему.

После ужина Дима предпринял последнюю попытку выдрессировать свою левретку Глашу. Она лежала в кресле, свернув тщедушное лысое тело крендельком. Дима подошел. Глаша вжалась в сиденье и затряслась мелкой дрожью.

— Ну-ка, фу! — рявкнул Дима — А ну вали с кресла. На место!

Глаша зажмурилась и прижала к голове уши.

— На место, я сказал! — Дима протянул руку и взял левретку за шкирку.

Глаша перестала дрожать и приготовилась к смерти.

— Не смей мучить собаку, — высунулась из кухни Лиза, — пусть сидит в кресле. Ей там теплее.

— Это не собака, — задумчиво отозвался Дима.

Глаша слабо вильнула хвостом, ободренная неожиданной поддержкой, и написала Диме на рукав.

Во сне ему снился миттель. Дима ставил перед его носом миску с едой и говорил: «Нельзя». Миттель пускал слюни и рычал. Но не ел. А потом Дима бегал за миттелем с бритвой в руке, чтобы побрить его налысо. Миттель не хотел бриться. Он только лаял, глупо хихикал и говорил: «Дим, ну ты же женатый человек, как не стыдно!»

Дима проснулся в шесть утра, от жары и эрекции. Открыл форточку. Вернулся в постель, пробрался к Лизе под одеяло. Лиза покорно вздохнула, вяло раздвинула тощие колючие ноги. Дима лег сверху. Лиза была прохладная и слегка влажная. От нее пахло стиральным порошком и шампунем «Head and Shoulders».

— Только побыстрей, ладно? — попросила она романтическим шепотом.

Как и вчера, в первый (ну, по ее версии — в тысячу первый) раз, она сразу мелко заерзала и монотонно застонала. Дима закрыл глаза и положил руку на Лизину ягодицу. Маленькая твердая мышца недружелюбно сжалась в комочек и выскользнула из пальцев. Больше схватиться было не за что. Лиза технично извивалась, словно мелкий карась на дне жестяного ведерка. Кровать скрипела тихо, но противно.

От злости Дима кончил быстро.

***

Когда стало ясно, что нет и не будет на вокзале невысокого человека с усами, в синем плаще, с бульдогом; что кошелек не найдется; что Катин номер «не зарегистрирован в сети»; что толстый — отец Лизы, и зовут его Геннадий Ильич; что идти совершенно некуда, — когда все это стало таким очевидным и таким будничным, Дима подошел к урне, выкинул в нее оставшиеся две «парламентины» и заплакал.

Новоявленные родственники стояли уважительно чуть поодаль, ногами неуютно переминались в осенней вокзальной слякоти, кутались в серое, дышали паром. Перешептывались.