Перепись

— Ать, Боже мой! Да вамъ-то какое дло! Нельзя-же эіопками быть.

Надя примазалась и говорила:

— Ни одного малюсинькаго прыщика не было, а какъ объявили, что счетчики пойдутъ по квартирамъ, какъ на зло, два прыщика вскочили.

— А у меня три, — откликнулась Соня.

— Торопитесь, торопитесь одваться-то! Десятый часъ. Могутъ сейчасъ эти счетчики придти! — кричала матъ.

Двушки продолжали одваться.

II

Семейство Коклюшкиныхъ за вечернимъ чаемъ.

Вокругъ большого стола въ столовой виднется и гимназическая блуза, и коричневое платье гимназистки. Есть и маленькія дти въ рубашкахъ. Тутъ-же бонна — тощая пожилая двица съ прыщами на лиц. Отецъ въ коломянковокь пиджак, полный мужчина съ лысиной, куритъ, сидя, надъ горячимъ стаканомъ чая. За самоваромъ мать — среднихъ лтъ женщина съ добродушнымъ лицомъ безъ бровей. Дти съ аппетитомъ уписываютъ сухари. Разговоръ о переписи.

— Не только что свои лта съ днемъ и годомъ рожденія надо сообщить въ граф, по даже у кого какіе недостатки есть, — разсказываетъ отецъ.

— Папа, у меня есть недостатки? — спрашиваетъ мальчикъ въ темной ситцевой рубашк.

— Есть.

— Какіе, папа?

— Шалунъ, лнивецъ.

— Неужели даже это надо записывать? — удивляется мать.

Отецъ подмигиваетъ ей, что дескать я шучу.

— А что за это посл переписи будетъ? — задаетъ вопросъ другой мальчикъ, тоже въ рубашк.

— Розги, — подсказываетъ двочка въ гимназическомъ плать.

— Это теб…- откликается мальчикъ.

— А ужъ о такихъ недостаткахъ, кто, напримръ, заикается или близорукъ, положительно надо показать въ граф.

— А у кого прыщи на лиц? — спрашиваетъ, заикаясь, гимназистъ и косится на бонну съ прыщавымъ лицомъ.

— Прыщи это не недостатокъ, это временное, а заиканье — недостатокъ, потому что оно постоянное, — даетъ отвтъ отецъ.

— Неправда. У насъ одинъ мальчикъ куда хуже меня заикался, а теперь пересталъ. Онъ говорилъ, что ему языкъ подрзали, потомъ дырку сдлали.,

— Вздоръ.

— Нтъ, папенька, у него и посейчасъ дырка. Онъ намъ показывалъ.

— Пустяки. Сочиняешь. Заиканье надо показать, близорукость, косоглазіе.

— А кто кривобокій? — спрашиваетъ гимназистка. — У насъ въ класс есть кривобокая одна двочка.

— Горбатость, кривобокость — это тоже надо показывать.

— Да почемъ ты знаешь, Петръ Миронычъ? Вдь еще листковъ намъ не подавали, — замчаетъ мать.

— Я сужу по прошлымъ переписямъ. Давно-ли перепись-то была! Тамъ была и графа о тлесныхъ недостаткахъ. Говорятъ, эта перепись точно такая-же, какъ была, только на всю Россію, а не на одинъ Петербургъ. А я помню, я тогда показывалъ въ граф про покойницу тетку Варвару: глухая.

— А кто не покажетъ о недостаткахъ, что тому? — спрашиваетъ мать.

— На основаніи такой-то статьи штрафъ, а в случа несостоятельности — арестъ.

— Домохозяину или тому лицу, которое?… — спросила до сихъ поръ молчавшая бонна.

— Да вдь нынче, кажется, счетчики будутъ сами записывать, — сказалъ отецъ.

— То-есть, какъ это сами?

— Придетъ счетчикъ, скажетъ: выходите вс изъ своихъ комнатъ. Ну, и начнетъ разспрашивать и переписывать, что у кого есть.

До сихъ поръ молчавшая тощая бонна съ прыщавымъ лицомъ передернула плечами и гнвно сказала:

— Но вдь это-же насиліе!

— Позвольте узнать, въ чемъ насиліе? — спросилъ отецъ.

— Да какъ-же… Будутъ осматривать и описывать.

— Когда я сказалъ, что осматривать?

Но тутъ вошла старуха бабушка, дальняя родственница отца, въ пуховой косынк на голов поверхъ чепца и въ мховой накидк, мхомъ снаружи. Она шлепала туфлями и бормотала:

— А меня-то тоже будутъ описывать?

Вс разсмялись и заговорили:

— И васъ, и васъ, бабушка. Напишутъ, что вы табакъ нюхаете, напишутъ, что у васъ есть вотъ Ванька, — про кота сказалъ гимназистъ.

Бабушка, уже нсколько выжившая изъ ума, погрозила внуку пальцемъ и сказала:

— Да Ванька-то мой умне тебя, нужды нтъ, что котъ.

— Подвиньте бабушк стулъ, дайте бабушк ссть, — командовала дтямъ мать.

Бабушка, держась за стулъ руками, медленно опустилась на стулъ.

— Вдь, я думаю, прежде всего про года спрашивать будутъ, — проговорила она.

— Это ужъ первое дло. Года, сколько зубовъ во рту.

— А я года-то свои и забыла. Не знаю ужь сколько. Забыла…

— Вамъ восемьдесятъ пятъ. Такъ въ паспорт, - заявилъ отецъ семейства.

— Въ паспорт неврно. Тогда мать меня промолодила, когда замужъ выдавала, и поднесла какому-то засдателю барашка въ бумажк. Объ этомъ я какъ сейчасъ помню. А мн больше… Куда больше, но сколько по настоящему — не помню.

— Да говорите, что девяносто. А зубовъ, молъ, два… — подсмивались дти.

— Что? — переспросила бабушка, не слыша.

— Какъ ръ паспорт, такъ и говорите, — сказалъ отецъ.

— А за обманъ-то что будетъ?

— Да что съ васъ взять! Ничего не будетъ.

— Что? Какъ ты говоришь?

— Ничего, говорю, не будетъ. Кто въ такихъ годахъ, какъ вы, того не штрафуютъ, ни подъ арестъ не сажаюгъ.

Бабушка, все равно, не слыхала и заговорила не впопадъ:

— А, вотъ какъ… Когда у насъ холера-то большая была?

— Въ тридцать первомъ году, — подсказалъ ей отецъ семейства.

— Такъ вотъ, въ первую холеру я ужь была замужемъ, а въ венгерскую кампанію у меня покойникъ мужъ скончался. А въ крымскую кампанію…

Мать семейства машетъ рукой.