Как часто, в ожесточении сердца, я хотел убить жар сердца и души подобно мужам древности, Диогенам, Драконам, Регулам, Брутам, Катонам… Я торжествовал, мысленно почитая себя сходным с ними; находил в себе ту же твердость, то же презрение к жизни — и нечаянно открывалась под ногами моими западня искушения, и я лежал за мгновенное спокойствие, и отдых[ал] долго, долго в объятиях порока, иногда самого гнуснейшего — о милосердый творче! Существо всех существ, умилосердись надо мною! Ущедри создание твое, владыко!..
Еслиб я жил не в этом болотном, гранитном Петербурге, где повсюду гранит: от памятников и тротуаров до сердец жителей — я готов был бы бежать в дремучие дебри: там, днем прятался бы я от насмешливого, укорительного дневного света, а ночью, при выходе тихих звезд, жителей безмятежного эфира, подобно дикому зверю, наполнял бы поляны и рощи рыканием и стонами, проклиная самого себя, терзал бы свою грудь и рвал волосы…
—
Утомленный тяжестию горестных воспоминаний, подавленный ими, я не в состоянии более продолжать рассказа о печальной моей жизни, утешая себя надеждою, что не смех воспоследует за прочтением моего письма. Наверное сердце Ваше тронется и пред умственными взорами Вашими воскреснет память о собственных Ваших страданиях и печалях. — Помогите мне, если можите. — Река течет среди селений, а иногда и капля воды в состоянии возвратить жизнь путнику, погибающему среди жгучих песков пустыни. — Скрепив сердце — я испрашиваю у Вас денежного пособия, не превышающего 550 рублей, с тем условием, что ежели Вы по благородству души Вашей дадите мне оное, — не будите отказываться принять оное обратно, когда труд и старание позволят мне возвратить Вам вышеупомянутую сумму. Также умоляю Вас доставить, ежели можите, случай поправить свое положение на службе обществу.
В сих случаях прошу адресовать в С.-Петербург, в 3-ю роту Измайловского полка № 12-й в дом г. Сурина, что против лавочьки, на имя Никанора Иванова, живущего в дворе, во флигеле вышеупомянутого дома. —
Если ж — письмо это, длинное письмо! — отвлекши Вас, может быть, от важного труда, оскорбляет Вас, — то простите нижеподписавшемуся за безрассудные просьбы и утомление многоречием ради бога и человечества!
NB. Не зная, где именно живете Вы, я адрессовал письмо это [на имя] к книгопродавцу А. Ф. Смирдину, полагая, что ему без сомнения известно место Вашего жительства, и просил его переслать к Вам. — Может быть, он будет столько добр, что отделит от дня четверть часа и не пожалеет 60 коп. для отсылки письма на почту. —
О, не медлите, умоляю Вас!.. Будьте подобием ангела-спасителя для человека, отринутого всеми, униженного судьбою и близкого уже не к погибели тела, а к совершенной гибели души. — По крайней мере удостойте обратившегося к Вам несчастливца несколькими строчьками: и его сердцу будет легче, сердцу, на коем со дня младенчества тяготеет свинцовая лапа судьбы. — Дополните Вы сами то, что я не сказал здесь; перо не в состоянии выразить чувств души — но еслиб могло, то клянусь, самый бесчувственнейший из людей, слушая повесть моих злоключений, по малой мере на полтора дня лишился бы аппетита. — Ужасный жребий Жильберта или Чаттертона угрожает мне — а знаете, хоть как не умствуй, а собственное сердце трепещет, замирает и говорит:
Во-первых, должен я просить у вас прощения за медленность и неисправность свою. Портрет Пугачева получил месяц тому назад, и возвратясь из деревни узнал я, что до сих пор экземпляр его Истории вам не доставлен. Возвращаю вам рукопись Рычкова, коей пользовался я по вашей благосклонности.