Переписка 1826-1837

Позвольте, милостивый государь, благодарить вас теперь за прекрасные романы, которые все мы прочли с такою жадностию и с таким наслаждением. Может быть, в художественном отношении, Ледяной Дом и выше Последнего Новика, но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык. За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лице мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать. Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа. Впрочем он имел великий ум и великие таланты.

Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешение для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию?

Препоручая себя вашей благосклонности, честь имею быть с глубочайшим почтением,

милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою Александр Пушкин.

3 ноября 1835 г. С. Петербург.

1108. А. А. Фукс — Пушкину. 15 ноября 1835 г. Казань.

Милостивый го[сударь]

Александр [Сергеевич]

От 15 август[а …]

[по]лучить письмо[…]

которым вы ме[ня …]

Истории Пугачевс[кого бунта …]

книг не получа[ла …]

[…]

книги отпр […]

[бла]годарною. С ис[тинным почтением …]

честь имею [быть вам …]

[Милостивый государь]

Н[авсегда покорнейшая] [Александра Фукс]

1835-го года Ноября 15 Казань.

1109. П. А. Клейнмихелю. 19 ноября 1835 г. Петербург.

Милостивый государь Петр Андреевич,

Возвратясь из путешествия, нашел я предписание Вашего высокопревосходительства, коему и поспешил повиноваться. Книги и бумаги, коими пользовался я по благосклонности его сиятельства графа Чернышева, возвращены мною в Военное министерство.

Обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с покорнейшею просьбою: в Главном Штабе находится одна, мне еще неизвестная книга, содержащая последние письма и донесения генерала Бибикова (1774 года). Мне было бы необходимо справиться с сими документами; осмеливаюсь просить на то соизволения Вашего высокопревосходительства.

С глубочайшим почтением честь имею быть, милостивый государь,

Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою. Александр Пушкин.

19 ноября 1835.

1110. И. И. Лажечников — Пушкину. 22 ноября 1835 г. Тверь.

Милостивый государь, Александр Сергеевич!

Считаю за честь поднять перчатку, брошенную таким славным, как Вы, литературным подвижником.

В письме своем от 3-го ноября Вы упрекаете меня в несоблюдении исторической верности и говорите, что со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, это повредит моему Л.[едяному] Дому. Дело Волынского?… В нынешнее время скептицизма и строгих исторических исследований примут ли это дело безусловно, как акт, на который можно положиться историку, потому только, что он лежал в Государственном архиве? Рассудок спросит сначала, кто были его составители. Поверят ли обвинениям и подписям лиц, из коих большая часть были враги осужденного и все клевреты временщика, люди, купленные надеждою почестей и других выгод, страхом Сибири и казни, люди слабые, завистники и ненавистники? Все были адвокаты ужасной власти: кто был адвокатом со стороны Волынского?.. Один Ушаков имел только смелость плакать, подписывая смертный приговор тому, которого в душе почитал невинным. На это есть также своего рода акты. Приказано было обвинить Волынского во что б ни стало (а приказывал тот, кого боялась сама императрица), и на бедного взвалили всякую чепуху, лишь бы поболее обвинительных пунктов было — между прочим такие преступления, за которые и в наше время не взыскали бы строго с людей сильных и знатных: на пример, что он был будто строг с своими людьми и поколотил Тредьяковского, которого только плохенький не бил. Где ж тут логический вывод справедливости акта, на который вы указываете? Скорей поверю я Манштейну, который, как немец, взял бы сторону немца Бирона. Еще скорей поверю совести Анны Иоанновны, видевшей, после казни Волынского, за царскою трапезою на блюдах голову кабинет-министра. Зачем бы ей тревожиться, если б она убеждена была в вине его?.. Живые предания рассказали нам это лучше и вернее пристрастных актов, составленных по приказанию его врага. Прочтите ныне статью из Энцик.[лопедического] Словаря об Анне И.[оанновне]. С чего-нибудь да взяли эти господа написать эту статейку, как она есть!