Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Теперь, дорогой мой, я скажу самое главное. Прошу Вас усердно, горячо, именем нашей дружбы, ради бога, ни одного слова из моего письма не передавать Анне и вообще с нею и с Колею не говорить никогда и ничего про Володю, потому что это ее еще больше раздражает. Я уже имела несколько объяснений с нею в Москве летом и вынесла из них самое безотрадное впечатление; после них еще хуже стало, и потому повторяю мою горячую просьбу; ни из этого письма и ни из каких моих писем ни одного слова и ни о каком предмете не сообщать ни Анне, ни Коле ничего. А если Вы хотите, дорогой мой, сделать мне большое утешение относительно моего бедного Володи, то, при случае, между посторонними людьми, в обществе, вставьте доброе слово за моего бедного сына, который, кроме неблагодарности и злобы людской, ничего в жизни не получает. У него один друг на свете, - это я, и я очень мало могу защитить его, потому что не живу в свете. Ваша же защита может много для него сделать, и клянусь Вам, дорогой мой, что это будет вполне справедливо и добросовестно, и Вам очень легко проверить это. Спросите кого хотите, даже тех людей, которые клевещут на него, сделал ли он кому-нибудь зло? И я ручаюсь, что такого человека не найдется, а за то, что он кутит, не умеет считать денег и ведет свою собственную жизнь беспорядочно, его можно только жалеть, потому что и это произошло от излишней доброты и мягкости, и страдает он сам душою невыразимо.

Прошу Вас еще, дорогой мой, никакого разговора о Володе с Анною или Колею не поднимать и из моих писем им ни слова не сообщать.

Я совсем устала от такого длинного письма и, в особенности, от тех ощущений, которые я прохожу, писавши их. Будьте здоровы, мой бесценный друг. Всею душою горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

305. Чайковский - Мекк

Майданово,

19 ноября 1885 г.

Милый, дорогой друг!

Вчера я возвратился к себе домой после месячного отсутствия и более чем когда-либо сознал, до какой степени я нуждался в обладании маленького уголка и до чего приятно после странствования и в суете проводимых дней очутиться у себя. Несмотря на глухую зимнюю пору, на невеселый пейзаж, на холод (ибо домик мой оказывается довольно холодным), я вполне доволен и счастлив, что возвратился к себе.

В Москве я провел около недели. Присутствовал на трех концертах. Первый из них дан возвратившимся из-за границы для отбывания воинской повинности 3илоти. Он сделал большие успехи. Затем был концерт Музыкального общества и квартетное утро, в коих участвовал превосходный парижский скрипач Марсик. Все эти три концерта доставили мне тем большее удовольствие, что я давно не слышал хорошей музыки. Музыканту, пишущему так много, как я, очень нужно, полезно и отдохновительно послушать от времени до времени чужой музыки. Ничто так не вдохновляет меня, как слушание чужого превосходного произведения: хочется тотчас же попытаться написать что-нибудь, столь же хорошее.

В консерватории был несколько раз и, к величайшей радости, убедился, что Танеев такой директор, какой именно в настоящее время и при настоящих обстоятельствах нужен. Управление его обличает в нем стойкость, твердость, энергию и, вместе с тем, способность стоять выше всяких дрязг, мелких препирательств, сплетен и т. д., а в последние годы ничем, кроме этого вздора, гг. профессора консерватории не занимались.

Об опере моей ни слуху, ни духу, и я начинаю думать, что в нынешнем сезоне она вовсе не пойдет.

Где-то Вы, дорогая моя? Дойдет ли это письмо прямо до Вас, или Вы уже покинули Belair? Как бы я рад был, если бы Вы решились поехать в Италию. Будьте здоровы, милый друг!

Ваш беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

306. Чайковский - Мекк

С. Майданово,

11 декабря 1885 г.

Милый, дорогой друг!