Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Очень давно я не писал Вам. Всё последнее время я по горло погружен в корректуры симфонии своей “Манфpeд”. Нужно во что бы то ни стало, чтобы она была готова к началу января, и ради этого я прикован к своему столу без отдыха. На несколько дней ездил в Москву по делам Музыкального общества. Между прочим, на меня было возложено очень неприятное поручение переговоров с Эрдмансдерфером о заключении с ним контракта на будущие три года. Нужно Вам сказать, что дела Музыкального общ[ества] очень непрочны. Рядом с ним понемножку упрочилось и возросло до серьезной конкуренции другое общество, под названием Филармонического. Результатом конкуренции - то, что в нынешнем сезоне число наших членов немного уменьшилось. Это немного может превратиться в много, если не поддерживать престиж нашего общества. А между тем, консерватория содержится на доходы Муз[ыкального] общ[ества], и если эти доходы уменьшатся, то самому существованию ее грозит серьезная опасность. Эрдмансдерфер московской публике нравится; она к нему привыкла и очень полюбила его. Сознавая, что, за неимением у нас ни одного русского хорошего дирижера, он очень нужен, этот немец сделался очень требователен. Боясь лишиться его, мы поневоле должны сделать некоторые уступки, но требовалось, чтобы он кое-что уступил из своих требований. И вот я, в качестве человека, к которому он очень благоволит, был уполномочен вести переговоры и покончить дело. Это мне удалось! Но, боже, как было тяжело и трудно, и как я мало способен к делам подобного рода! Как бы то ни было, но этот действительно отличный капельмейстер остается еще на три года в Москве, и нужно думать, что этим, покамест, обеспечен успех наших концертов.

На последнем концерте исполняли мою Третью сюиту, и публика сделала мне горячую овацию.

Опера моя вряд ли пойдет в этом сезоне. Оперный капельмейстер Альтани заболел серьезно; бог знает, когда оправится, а вследствие этой болезни в театре ничего не делается. Опера “Коpделия” (Соловьева), которая должна была идти раньше моей, до сих пор даже не репетируется, а сезон скоро начнет к концу подходить.

Я продолжаю быть вполне доволен своей жизнью здесь в деревне. Ничего лучшего, ничего более соответствующего моим требованиям нельзя придумать, как жизнь в деревне. С каждой поездкой в Москву я всё более и более убеждаюсь, как пагубно действует на меня городская суета. Всякий раз я возвращаюсь сюда совершенно больной, и немедленно воскресаю в своем тихом уголке. В последние дни стоят лунные ночи при тихой, безветренной погоде. Боже мой, до чего они хороши! Вообще русская зима имеет для меня особую прелесть, что, однако ж, не мешает мне помышлять о путешествии весной за границу, т. е. в Италию. Думаю из Неаполя проехать морем в Константинополь, оттуда в Батум и по железной дороге в Тифлис к брату Анатолию, где меня уже теперь начинают ожидать с нетерпением.

Как-то Вы, здоровы, дорогая моя? Сознаюсь Вам, что иногда я беспокоюсь о Вас. Почему Вы так упорно остаетесь в Belair? Ведь, сколько я знаю, зимой там не должно Вам нравиться. Почему Вы не в Италии или, по крайней мере, не в Вене? По поводу этих вопросов разные тяжелые мысли приходили мне в голову.

Очень рад буду получить весточку о Вас.

Будьте здоровы и счастливы, насколько возможно.

Беспредельно преданный Вам

П. Чайковский.

307. Мекк - Чайковскому

Chateau Belair,

13/25 декабря 1885 г.

Милый, дорогой друг мой! Я так давно не имею от Вас никаких известий, что начинаю беспокоиться о Вашем здоровье. Успокойте меня, напишите, здоровы ли Вы и всё ли у Вас благополучно. Я сама и мои все здоровы. Володя с семейством уехал, и его пребывание оставило во мне самое горькое, самое тяжелое чувство: его здоровье так дурно, его нервы так расстроены, что я не могу быть спокойна ни одной минуты. Всё время, что он у меня пробыл, дней пять, у него были такие невралгические боли головы, что он, при всем своем редком терпении, не мог вставать на ноги, и это так горько было для меня, потому что мне нет большего утешения, как провести хоть несколько часов с ним. Его необыкновенная доброта, его всепрощающая снисходительность действуют как бальзам на мою наболевшую душу, а тут, хотя и в болезни, он всё так же бесконечно добр, но мне смотреть на его страдания было ужасно. При таких расстроенных нервах ему необходимо душевное спокойствие, а где его взять?

Сегодня у нас здесь рождество, везде оживлено, всем весело. Скоро и наши праздники. Поздравляю Вас, дорогой мой, с наступающим праздником рождества и Новым годом, дай Вам бог всего, всего самого лучшего, а главное, здоровья и душевного спокойствия.