Переплетение времен

Старший из них был стар и сед, коренаст, но крепок телом. Это был староста и, по совместительству, жрец всех местных богов, как славянских, так и степных. Его паства включала также местных хазар, которые не были иудеями, а поклонялись Тенгри. Звали старосту-жреца Радонегом, также как и отца Алеши Поповича. По сути он был моим коллегой – волхвом. Единственным исключением из его пантеона был Иисус Христос, которого представлял поп местной церкви по имени Михаил. Все это нам рассказали оба служителя культа, которые оказались закадычными друзьями, честно поделившими между собой рынок опиума для народа. Священник был худ, высок, много моложе жреца и, также как и его друг, носил обычную для крестьян одежду. Впрочем, оба они и были крестьянами и жили тем, что выращивали на своих полях, а свои служения культам рассматривали как своеобразное хобби. Мы пригласили священников к огню, поделились с ними вчерашними лепешками, сушеным мясом и последними глотками пива из меха на поясе у Урхо. В этой тихой глуши гости были редки. Пару раз в год проезжали из Киева за данью и еще раз или два наведывались кочевники из Поля за тем же самым. Все остальное время самыми значительными событиями были рождения и смерти. Село не стояло на торной дороге, да и вообще никаких дорог здесь не было, так что даже купцы сюда не заходили. Левый берег Днепра был болотистым, не позволяя высадиться, а банка в устье Трубежа обладала непредсказуемым нравом, намывая мели то здесь, то там. Неудивительно, что проплывающие по реке лодьи в Усть-Трубечи не заходили и шли без остановки до самых Порогов. Поэтому, появление таких персонажей как мы, вызвало закономерное любопытство.

Гости выслушали наш отпрепарированный рассказ про Поле, поохали над новостью о походе Олега на Ладогу, но было заметно, что все это для них своего рода потусторонняя экзотика по сравнению с местными, истинно важными для них делами. Даже Киев, до которого было километров пятьдесят-шестьдесят от силы, был от них так же далек, как Микронезия от жителей израильского Бней-Брака. Мы развели костер снаружи дома и наслаждались теплом, когда Михаил, невольно морщась от запаха чеснока, задал волнующий его вопрос:

– Может быть вы коробейники, люди добрые? У нас нашлись бы кое-какие товары на обмен.

Его можно было понять. Коробейники были для них единственной связью с внешним миром и его экономикой. В селе были и кузнец и гончар, но они не могли удовлетворить потребности во всем том, что в мое время обеспечивали огромные залы продаж "товаров для дома". Наши гости говорили на вполне понятном диалекте полянского и Урхо предоставил инициативу мне, как лучше знающему этот язык.

– Нет – ответил я – Мы охотники и идем в верховья вашей реки за пушниной.

Не успели наши гости выказать свое разочарование, как Урхо предупреждающе вскрикнул указывая рукой на небо. Луна еще не поднялась, Месяц тоже, но небо было чистым и на нем можно было видеть звезды. Вот эти-то звезды и заслонила знакомая темная тень перепончатых крыльев.

– Змей! – вскричал я.

Был ли это единичный птерозавр, случайно залетевший на этот берег Трубежа? Я вспомнил угрюмое молчание под капюшоном и у меня похолодело под сердцем. Священники начали недоуменно озираться вокруг, не понимая о чем идет речь, как вдруг со стороны села раздался истошный женский крик.

– Дети! – закричал Урхо, хватая свой лук и колчан.

Мы стремительно рванулись на крик. На бегу я выхватил саблю, бестолково размахивая ей, как будто это могло помочь против летучих тварей. Ничего не понимающие священники побежали следом за нами, тревожно поглядывая на небо. Теперь кричала, казалось, вся деревня. Это была жуткая какофония криков ужаса, боли и отчаяния. Верховный жрец внезапно показал истинное свое лицо, ударив тогда, когда мы не ожидали нападения.