Переплетения

В тот же день он позвонил Монике. Хоть и проклинал себя мысленно за глупость, но кто-то водил его рукой, набиравшей номер, и кто-то произнес за него слова, предложившие встречу. С той поры он часто встречался с журналисткой, и хотя каждый раз ехал к ней, предчувствуя, что это последнее свидание и надо положить конец бессмысленному роману, все больше терял над этим контроль. Он боялся того, что произойдет дальше, и в то же время было любопытно.

Шацкий выключил компьютер и подумал, что ему вправду нечем заняться. Хорко была в отпуске, люди уезжали из города на каникулы, и Варшава временно перестала быть столицей преступного мира. Обвинительный акт против Каима, Ярчик, Квятковской и Телявдвой был почти готов. Он переложил всю тяжесть вины на Рудского, что позволило обвинить остальных лишь в сокрытии информации от следственных органов. Скрыл и тот факт, что в ночь убийства терапевт и его пациенты стояли над трупом и совещались, что делать дальше. Согласно официальной версии, Квятковская, Ярчик и Каим узнали об убийстве, когда Барбара Ярчик нашла тело Теляка утром в воскресенье. Ему редко приходилось удивляться поведению преступников, но когда он узнал, что Рудский запретил им говорить об убийстве и велел вести себя за завтраком так, будто они ничего не знали – чтобы потом лучше выглядеть во время допросов, – он едва ли не склонил перед ним голову. Знание человеческой психики – мощнейшее оружие в руках убийцы.

Шацкий всегда считал, что кодекс существует для того, чтобы каждый, кто его нарушит, наказывался государством со всей суровостью. Всем должно быть ясно, чем заканчиваются преступления. Теперь он сфальсифицировал дело об убийстве Хенрита Телята в пользу людей, находившихся под следствием. И презирал себя, так как понимал, что это не искупит его главную вину – отступничество. Ведь он не намеревался делать ничего против «Одесбы».

Прокурор поднял трубку. Хотел поговорить с Вероникой и Хелькой, которые, начиная с субботы, загорали в Олецке на Мазурских озерах, и предпочел бы сделать это сейчас, чтобы жена не позвонила ему, когда он будет у Моники.

Шацкий начал набирать номер, когда в кабинет кто-то вошел. Это была Ядвига Теляк.

2

Как всегда, печальная и элегантная, в первый момент бесцветная, но через минуту производящая ошеломительное впечатление.

Когда она вынула из сумки сигареты, он чуть не расхохотался. Дойти до такого? Из всех несчастных контор всех недокормленных прокуроров этого прогнившего города ей понадобилось прийти именно сюда. Вынул из шкафа пепельницу и закурил сам.

Это уже вторая, подумал он по привычке, хотя после обеда в итальянском ресторанчике перестал считать свои окурки. Он ждал, ничего не говоря.

– Вы знаете, правда? – спросила она.

Он кивнул. Знал не все время, но когда месяц назад они встретились в маленьком зале архитектурного чудовища на Лазенковской, знал. Поскольку доверял Врубелю, когда тот говорил, что ни один участник расстановки не был склонен к совершению убийства, потому что такое действие уничтожает порядок. А расстановка действует потому, что ее участники стремятся к порядку. Поскольку именно она больше всех выигрывала от смерти мужа – в бытовом, эмоциональном и финансовом плане. Поскольку во время убийства, по ее словам, смотрела по телевизору фильм, который – как он выяснил – показывали в другой день, накануне. Поскольку она якобы слышала, как ее сын играл в это время у себя в автомобильные гонки, а Бартек рубился в «Call of Duty». Звуки автоматных очередей, взрывающихся гранат и стонов умирающих не перепутать с рычанием гоночных двигателей. Сплошные улики. Немного интуиции. Запомнившаяся фраза: «Если говорить о том, кто хорош, а кто плох, почти всегда бывает наоборот». Ну и зуд в голове, когда Цезарий Рудский брал вину на себя.

– Я подумала, что теперь, когда дело закрыто, мне следует вам кое-что объяснить.

Шацкий по-прежнему ничего не говорил. Не хотелось.

– Не знаю, любили ли вы когда-нибудь. По-настоящему. Если да – вы счастливчик. Если нет – я вам завидую черт знает как, потому что перед вами – возможно, величайшее приключение вашей жизни. Понимаете, о чем я говорю? Это как с книгами. Приятно прочесть «Мастера и Маргариту» в начальной школе, но меня корчит от зависти при мысли о том, что есть взрослые, у которых это удовольствие впереди. Иногда я задумываюсь: каково было бы прочитать теперь Булгакова впервые? Но это неважно. Во всяком случае, если вы решите сказать мне «не знаю», это значит, что вы еще не любили.

Любопытно, подумал он, именно так бы я и ответил, если бы мне этого хотелось. Он пожал плечами.