Переплетения

Кароль Венцель открыл ему дверь, сразу вдвойне удивив: за дверью была установлена солидная решетка, дополнительно отделявшая квартиру от коридора, а сам Венцель выглядел так, что никто не мог бы заподозрить в нем сотрудника Института национальной памяти. Он скорее напоминал работающего по контракту менеджера в процветающей рекламной фирме. Низенького роста, чуть выше Тома Круза – если вообще выше, но больше ничего нельзя было поставить ему в вину. Босой, одет в шорты и белую рубашку поло, он производил впечатление особы, состоящей исключительно из мускулов.

Не накачанных мускулов культуриста, а сильных мускулов человека, отдающего каждую свободную минуту спорту. Загорелый, гладко выбритый, с черными густыми волосами ежиком. Похоже, в возрасте Шацкого, но прокурор рядом с историком выглядел будто его дядя.

– Вы не спрашиваете, не следил ли кто за мной? – спросил Шацкий ехиднее, чем собирался, думая, что если бы он поднялся на цыпочки, Венцель мог бы пройти у него под мышкой.

– Они знают, где я живу, – коротко ответил Венцель.

Каждая деталь в квартире, казалось, кричала о том, что тут живет холостяк. Она имела площадь не более тридцати метров и когда-то наверняка состояла из комнаты и кухни. Теперь помещения объединили. Два окна выходили на одну и ту же, западную сторону. Между ними на стене нарисовано еще одно окно, за ним – горы. Шацкий не был уверен, но похоже, что это гребень Высоких Татр с перевалами Козьим и Замарлой, видимый со стороны Гонсеницового става. Давно он не встречал такого вида. Жизнь идет, а у него все одно и то же: работа – жена, жена – работа, ребенок – жена – работа. Но это изменится. Уже меняется.

Одну из стен помещения целиком занимал книжный шкаф с книгами и папками. Только он и свидетельствовал о профессии хозяина.

Остальное – письменный стол, соединенный с раскладной кушеткой, телевизор, компьютер с wi-fi, динамики в каждом углу, плакаты всех серий «Звездных войн» на стенах и шикарный экспресс высокого давления на почетном месте в кухне – игрушки взрослого мальчика, живущего самостоятельной жизнью.

– Хочешь кофе? – спросил Венцель, указав на экспресс.

Шацкий поддакнул. Он подумал, что хозяин мог бы для приличия предложить ему перейти на ты, ведь они были плюс-минус ровесниками и работали в той же сфере. Пока тот крутился у экспресса, прокурор решал, рассказать историку вначале о деле или предупредить, что его уже нашли. Выбрал первое.

Он подробно рассказал Венцелю о ходе терапии и описал потенциальных убийц: Рудского, Ярчик, Каима и Квятковскую, передал содержание разговора с Врубелем, который посоветовал ему искать отсутствующую особу. Рассказал о счастливых номерах Телята, газетах и об удивительном убийстве Камиля Сосновского, след которого затерялся в полицейских архивах. Наконец, о разговоре с капитаном Мамцажем и о картотеке, вычищенной департаментом «D», о котором Подольский не желал говорить.

Венцель некоторое время молчал, а потом громко рассмеялся.

– С моей точки зрения, ты все уже знаешь, – сказал он. – Нужно только соединить факты.

– Умоляю, давай без загадок.

– Прежде всего, Камиль Сосновский, лежащий в ванне с перерезанным горлом, связанными вместе руками и ногами. Ты наверняка знаешь, кого связывали подобным образом в восьмидесятые годы, но чуть раньше. Все знают.

– О боже.

– Близко…

– Ксендз Ежи[111].

– Вот именно.

– Ты хочешь сказать, что Сосновского убила эсбеция? Для чего?

Венцель пожал плечами.

– Либо для того, чтобы обуздать его стариков, либо по ошибке. Такие вещи случались. Я расскажу коротко, кому ты наступил на мозоль, чтобы понимал, о чем речь. Ты, наверное, более-менее знаешь сферу их действий: Департамент III занимается оппозицией, Департамент IV – костелом и слежкой за фигурантами, организацией персональных источников информации, а также ведет центральную картотеку, систему досье и так далее.

Шацкий подтвердил.

– Люди думают, что это была милицейская бюрократия, и что все эсбеки, вроде поручика в фильме «Контролируемые разговоры», которого играет Ковалевский, – бестолковые служаки, собиравшие ненужную информацию. К слову сказать: терпеть не могу фильмы Бареи. Хенциньского за эти «разговоры» тоже не люблю.

– Почему?

– Потому что это ложь, играющая на руку этим сукиным сынам, да еще как! Постоянно играющая им на руку. Ложь, благодаря которой людям вбили в голову, что ПНР – удивительная страна, где, может, и нелегко жилось, но всем было весело.

– А разве это отчасти не так? – Шацкому нравились фильмы Бареи.

Историк вздохнул и посмотрел на него так, будто собирался выставить вон.