Чтоб наконец в самом себе проснуться, он повернуться захотел внутри себя.
Но провода вцепились мертвой хваткой в глаза. Дробя суставы, языком давясь, он начал просыпаться.
Мы проснемся, когда сумеем повернуться до конца. Пронзенный током, выгнут позвоночник — он законтачен крепко с потолком.
Еще чуть-чуть… В созвездии разрядов, из цепи вырывая позвонки и к полюсу стремительно взлетая, двойник врезается со звоном в потолок.
Цепь разомкнулась. — слезы высыхают, шипя, на том, что прежде было сердцем и вырвано отныне из груди — из груды опаленного металла.
Вот медленно с тяжелым стуком на пол легли осколки ребер, плеч и бедер.
Они проснулись.
Мы проснемся,
когда сумеем повернуться до конца Захлебываясь кровью, из утробы своей он вырвался на мокрый пол, рождаясь.
М. Х. «Темный двойник».
I
— Мы ТОЛЬКО ЧТО МИНОВАЛИ ЗАЖИМ, Ка’итан. П’о этому п’оводу можем вып’ить?
Голос Ридры:
— Нет.
— Как вы себя чувствуете? Мне кажется уже все в п’орядке.
Голос Ридры:
— Голова цела. Руки-ноги на месте.
— Ха? Эй, Б’атчер, п’о-моему она разучилась говорить?
Голос Батчера:
— Нет.
— Оба вы кажетесь чертовски веселыми! Не п’рислать ли П’омощника, что’ы он взглянул на вас?
Голос Батчера:
— Нет.
— Отлично. Мы вошли в спокойную область и я могу выключиться на несколько часов. Что скажете?
Голос Батчера:
— А что сказать?
— Хотя бы «спасибо». Вы же знаете, что я парю здесь на хвосте.
Голос Ридры:
— Спасибо.
— Приходите в себя. Оставляю вас одних. Да, простите, если прервал что-нибудь.
II
БАТЧЕР, я не знала! Я не могла знать!
И эхом в их мозгах пронесся крик: Не могла… Не могла. Этот свет…
Я говорила Брассу, говорила ему, что вы должны говорить на языке без слова «я», и сказала, что не знаю такого языка; но один такой был, совершенно ясно — Вавилон-17!..
Конгруэнтные синапсы гармонично двигались, до тех пор пока не возник образ, и она вывела его из себя, увидела его…
… Отбывая заключение в одиночной камере на Титане он шпорой царапал на зеленой стене поверх непристойностей, написанных за два столетия заключенными, карту, которую обнаружат после его побега и которая уведет преследователей в противоположном направлении; она видела его камеру — четыре фута пространства — где он был три месяца, пока его собственные шесть с половиной футов не были истощены от голода до ста одного фунта и где он медленно умирал в цепях голода.
На тройной веревке из слов она выбралась из тюрьмы: голод, лестница, столб; умирать, отличить, брать; цепи, изменения, шанс…
Он взял свой выигрыш у кассира и был уже готов двинуться к выходу по опустевшему ковру «Казино Космика», когда черный крупье преградил ему путь, со странной улыбкой глядя на его мешок, туго набитый купюрами.
— Не хотите ли попытаться еще, сэр? Могу предложить такое, что наверняка заинтересует игрока вашего класса. — Его проводили к магнитной трехмерной шахматной доске с глазурованными керамическими фигурками.
— Вы играете против нашего компьютера. При каждой потерянной фигуре ставите тысячу кредитов. Если выигрываете фигуру, получаете столько же. Шах дает или отнимает у вас пять тысяч. Мат дает выигравшему тысячу ставок…
Это была игра, чтобы выравнять его чрезмерный выигрыш.
— Пойду домой и возьму деньги, — обратился он к крупье.
Тот улыбнулся и ответил:
— Дом настаивает, чтобы вы играли.
Она следила, очарованная, как Батчер пожал плечами, повернулся к доске и… в семь ходов дал компьютеру «детский мат». Они молча выдали ему миллион кредитов — и трижды пытались убить его, пока он добрался до выхода из казино. Им это не удалось, но этот спорт был даже лучше игры.
Наблюдая за его действиями и реакциями в этой ситуации, ее мозг бился внутри него, изгибаясь от боли или удовольствия, которые испытывал он, от чуждых эмоций, ибо они были лишены «я» — невыразительные, механические, соблазнительные, мифические.
Она пыталась прервать безудержное кружение.