Пересечение Эйнштейна: Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна. Время, точно низка самоцветов

Она снова вошла в его мысли и повела его за собой по изгибам памяти.

— Свет… вы делаете! Вы делаете! — кричал он в ужасе.

— Батчер, — спросила она, более привыкшая к эмоциональным водопадам слов, чем он, — на что похож мой мозг в вашем мозгу?

— Яркое, яркое движение! — вопил он в аналитической точности Вавилона-17, грубый как камень, чтобы выразить многочисленные образы, рисунки, их сочетание, и смещение, и разделение…

— Это значит быть поэтом, — объяснила она, моментально приводя в порядок мысленные течения. — Но поэт по-гречески значит создатель или строитель.

— Вот он! Этот рисунок. Ахххх! — такой яркий-яркий!

— Такая простая семантическая связь? — она была удивлена.

— Но греки были поэтами три тысячи лет назад, а вы — современный поэт. Вы соединяете слова на больших расстояниях, и их праздник слепит меня! Ваши мысли сплошной огонь, даже тени я не могу схватить. Они звучат, как нежная мелодия, которая потрясает меня.

— Это потому, что вас никто и ничто не потрясало раньше. Но я польщена.

— Вы так велики внутри меня! Я вижу рисунок: преступное и артистическое сознание встречаются в одном мозгу с языком, как с нитью, между ними…

— Да, я начала думать о чем-то вроде…

— Летят мысли, имена Бодлер… Аххх!.. и Вийон.

— Это древние французские по…

— Слишком ярко! Слишком ярко! «Я» во мне недостаточно сильно, чтобы выдержать это. Ридра, когда я смотрю на ночь и звезды, то это всего лишь пассивный акт, но вы придаете всему такую окраску — даже звезды у вас окружены еще более яркими радугами!

— То, что вы воспринимаете, меняет вас, Батчер. Но это вам надо.

— Я должен… свет! В вас я вижу зеркало, в нем смешиваются картины, они вращаются и меняются!

— Мои стихи! — это было замешательство от внезапной наготы.

Определения «я» точные и величественные.

Она подумала:

— Вы зажигаете мои слова значениями, которые только мелькают для меня. Что меня окружает? Что такое я, окруженный вами?

Она видела его, совершающего грабеж, убийство, наносящего увечья, поскольку семантическая важность различия мой и твой была разрушена в столкновении синапсов.

— Батчер, я слышала, как оно звучало в ваших мускулах — это одиночество, которое заставило вас убедить Джебела извлечь наш «Рембо», просто чтобы иметь кого-нибудь рядом с вами, кто мог бы говорить на вашем аналитическом языке. По такой же причине вы старались спасти ребенка, — шептала она.

Образы замкнулись в ее мозгу.

Длинная трава шелестела у плотины. Луна Аленно освещала дивный вечер. Плейнмобиль гудел, подрагивая мощным мотором. В нетерпении он коснулся рулевого колеса концом левой шпоры. Лилл извивалась около него, смеясь.

— Вы знаете, Батчер, если бы мистер Биг узнал, что вы направились сюда со мной в такую романтическую ночь, он был бы очень сердит. Вы действительно хотите взять меня с собой в Париж, когда закончите здесь свои дела?

Невыразимая теплота смешивалась в нем с нетерпение. Ее влажное плечо под его рукой, ее губы красны. Она собрала свои волосы цвета шампанского высоко над ухом. Ее тело возле него переливалось волнующими движениями, когда она поворачивала к нему лицо.

— Если вы обманите меня насчет Парижа, я скажу мистеру Бигу. Если бы я была умной девушкой, я подождала бы, пока вы возьмете меня туда, прежде чем позволить нам… подружиться, — дыхание ее благоухало в знойной ночи. Он положил ей на плечо вторую руку. — Батчер, заберите меня из этого горячего мертвого мира. Болота, пещеры, дождь! Мистер Биг пугает меня, Батчер! Возьмите меня от него в Париж! Только не надо притворяться. Я очень хочу уйти с вами, — она едва слышно хихикнула. — Я думаю, я… я вовсе не умная, после всего…