Пересекая Африку

Теперь, пожалуй, часто встречались караваны с побережья. Но поскольку состояли они главным образом из туземцев и им же принадлежали, от них нельзя было узнать новостей. Утром нам встретился небольшой отряд людей сеньора Гонсалвиша; они утверждали, будто в Бенгелу не позволяют — более пригонять рабов и что всех, недавно туда доставленных, освободили, а импортеров наказали. Это была неожиданная и неприятная весть для Мануэла и сопровождавших меня баилунда; их лица сразу же заметно вытянулись.

Мануэл только накануне сообщил мне, что рабов все еще вывозят с побережья, особенно из Мосамедиша. Он сказал, что рабов содержат в готовности к погрузке, хотя и рассеянными по городу малыми партиями, вместо того чтобы их держать в бараках, как прежде; пароход заходит на час-два, грузит рабов и сразу же уходит. Я стал расспрашивать о порте назначения, но Мануэл не мог мне дать никаких сведений по этому поводу[246]; да он, впрочем, был слишком невежествен для того, чтобы много знать о внешнем мире.

После того, что показал этот день, я увидел, что способность моих людей совершать переходы становится все хуже и хуже и что надобно предпринять какие-то решительные шаги, или же караван никогда не достигнет побережья, отстоявшего теперь всего на 126 географических миль[247]. Более 20 человек жаловались, что не могут идти на дальние расстояния или же нести что-либо. Все кричали об опухших ногах, неповорачивающихся шеях, ноющих спинах и пустых желудках.

Прибегнув к помощи своей трубки, я просидел в размышлении полчаса, а затем принял решение о мерах, какие надлежит принять. Оно сводилось вот к чему: бросить палатку, лодку, кровать и все прочее, за исключением инструментов, дневников и книг, и затем, взяв несколько отобранных людей, совершить форсированный марш к побережью, а оттуда выслать подмогу главному отряду. И едва решение было принято, как я стал действовать в соответствии с ним, ибо время нельзя было терять.

Мануэл забрал мои брошенные палатку и лодку и пристроил их у своего приятеля в близлежащей деревне. А наутро я выступил, дабы совершить бросок к побережью — с пятью своими людьми, Мануэлом и двумя из его людей, а также с баилунда, которые сказали, что могут идти в любом темпе; троих людей Мануэла я оставил проводниками для каравана. Сопровождать меня вызвались Джума, Самбо, Хамис Ферхан, Мариджани и Али бен Мшангама.

Снаряжение мое состояло из того, что было надето на мне, запасной рубахи, лары домашних туфель, одеяла, сковороды, оловянной кружки, секстанта, искусственного горизонта[248] и письменных принадлежностей. В целом это составило груз в 20 фунтов, который в пути передавался от человека к человеку. Личные мои запасы продовольствия и товаров на дорогу состояли из половины курицы, полученной в Лунги, небольшого количества муки и последних двух ярдов ткани.

Люди, пожалуй, были обеспечены получше, так как сукно, которое я выдал им при выходе из Бие, еще не было израсходовано, а Мариджани, — который, говоря по-португальски, выступал как переводчик, получил в подарок три куска ткани. Два из них я купил у него, чтобы оставить Бомбею на нужды каравана.

Мы двинулись с хорошей скоростью через пересеченную местность, но около полудня баилунда, которые похвалялись своим темпом, выдохлись, говоря, что не рассчитывали идти в таком ритме. Около 3 часов пополудни мы остановились в маленьком лагере, располагавшемся на обширном открытом плато, и устроились так удобно, как смогли, воспользовавшись текущим у подножия холмов ручьем для того, чтобы насладиться кушанием. После напряженного марша у меня ныло все тело, но Джума был знатоком массажа и снял с моих мышц какую-то долю судорог.

Этот лагерь был наивысшей точкой на всем нашем маршруте, находясь на 5800 футов над морем, а прилегающие холмы имели, должно быть, футов на 800 больше.

Здесь мимо нас прошел большой караван баилунда с побережья. У многих из них были зонты, которые смогли бы соперничать с рубищем Иосифа Прекрасного в разнообразии цветов: каждый клин имел различный оттенок. В одном зонте порой можно было найти красный, розовый, зеленый, желтый, синий, лиловый и белый цвета. Большое число носильщиков тащило пустые жестянки из-под парафина, и для меня было большой загадкой, как их используют.

На следующий день мы встали чуть свет. Я был так голоден, что не смог удержаться и прикончил остатки своей курицы, хоть и хорошо сознавал, что едва ли могу надеяться еще раз попробовать вкус мяса между этим лагерем и побережьем. Оставив стоянку, мы проделали постепенный подъем и, пройдя через разрыв в холмах, обнаружили перед собой крутой и почти отвесный спуск, по которому опускались наподобие коз, прыгая с камня на камень. Теперь начал жаловаться на усталость Хамис Ферхан, мой оруженосец, и мне пришлось избавить его от своей винтовки и патронов, дав дробовик.