Пересекая Африку

Могилы и многочисленные скелеты свидетельствовали о множестве тех, чьей жизнью пожертвовали на этом тяжком переходе. А рабские колодки и рогатки, все еще прикрепленные к каким-нибудь побелевшим костям или лежащие рядом с ними, служили слишком убедительным подтверждением того, что демон работорговли по-прежнему имеет большое влияние в этой части Африки.

Рогатки и колодки висели также на деревьях; некоторые так мало подверглись воздействию погоды, что очевидно было: они здесь не больше одного-двух месяцев. Без сомнения, их сняли с каких-нибудь ослабевших несчастных, полагая, что слабость тела погасила всякую мысль о побеге, и надеясь на то, что сил, которых недостаточно, чтобы нести колодку, окажется все еще довольно, чтобы дотащить несчастное человеческое создание к побережью.

Мы остановились здесь, чтобы искупаться в ручье и набраться свежих сил для послеполуденного перехода. Страшно тяжелый труд начинал теперь серьезно на мне сказываться, но меня чудесно взбадривало сознание того, что каждый шаг приближает меня к побережью и к отдыху. Сильно болели голова и ноги, особенно лодыжка, которую я растянул в Улунде.

После дальнейших часов утомительного карабканья по скалам мы вступили на открытую равнину, и, к огорчению своему, я заметил, что она окружена горами, которые обещали назавтра трудную работу.

Незадолго до захода солнца мы были близ какой-то деревни в небольшом округе Кисанджи и здесь устроились слать под баобабами, первый из которых увидели и ущелье. Я был до того измотан, что, когда люди воспользовались случаем выкупаться еще раз, я не в силах был сделать то же самое, будучи годен лишь на то, чтобы лежать в тени под баобабом. Вскоре после того, как мы устроились, вокруг собралось несколько мужчин и женщин поглазеть на нас, и я был поражен тем, сколь далеки они от чего-либо, напоминающего цивилизованный вид, хотя находятся недалеко от побережья. Их одеяния составляли маленькая засаленная тряпка на поясе и масса ниток бисера, выглядящих почти как валик, на шее. Одна женщина носила в дополнение маленький квадратный кусок ткани, долженствовавший прикрыть грудь, но это была попытка с негодными средствами.

Я попробовал убедить женщин дать мне немного молока за сукно, которое тщательно сберегал до этого времени. Но они невысоко оценили мой небольшой запас, и пришлось мне занять еще сукна у Мариджани, прежде чем я смог добыть около кварты[251] молока. И было оно очень кислое — свежего молока вообще не достать.

На следующее утро мы вышли в половине пятого и вскоре наткнулись на несколько караванов с побережья, как раз начинавших переход. Теперь раскрылась тайна пустых жестянок из-под парафина: на них отбивали ужасающе шумную побудку, и они определенно превосходно служили в качестве литавр.

Карабкаясь вдоль крутой и скалистой гряды холмов, рассеченных несколькими водотоками и оврагами с почти отвесными краями, а затем вверх по тропе, напоминающей обрушившийся лестничный марш с крутыми ступенями, мы добрались до вершины хребта.

Что там за далекая линия на небе? Все мы глядели на нее со странной смесью надежды и страха, едва осмеливаясь верить, что это море. Но более внимательный взгляд на ту полоску, к счастью, не оставлял места сомнению. Это было море, и Ксенофонт со своими десятью тысячами воинов не смог бы более радостно приветствовать это зрелище, восклицая: «Таласса! Таласса!»[252], чем делали это я и горстка моих измученных дорогой спутников.

Во мне сейчас оставалось мало «хода». Я был почти сломлен, потому что, хоть голова и ноги перестали так сильно болеть, я страдал от нестерпимой боли в спине. Почти на каждом шагу я боялся, что мне придется лечь и дожидаться какой-то «помощи с побережья. Но я думал о бедных, измотанных людях позади нас, верящих, что я вышлю к ним поддержку с побережья, и, поддерживаемый мыслью о близком конце своего маршрута, сумел еще удержаться на ногах.

Остаток этого дня был потрачен на лазание через скалы и переход вброд луж глубиной по грудь, образовавшихся во впадинах со времени последних дождей и теперь стоячих и вязких. Признаюсь, было облегчением, когда около 4 часов я услышал, как некоторые мои люди заявляют, что не могут идти дальше. Ибо хоть я и вполне сознавал жизненную важность дальнейшего движения и поколебался бы, предлагать ли остановку, однако я был очень слаб, да к тому же рад отдохнуть. Одного из моих людей и другого — из числа Мануэловых, еще способных идти, мы отправили с письмами, которые я выручил в Лунги, и с запиской, умоляющей любое милосердно настроенное лицо выслать навстречу нам на дорогу немного продовольствия. Затем я съел последний кусочек лепешки и улегся спать, надеясь на следующий день сделать завершающее усилие.

Немного освеженные ночным отдыхом, мы продолжали свой путь через проход до полудня (лучи солнца, отражаясь от окал, заставляли нас «чувствовать себя как в печи), а выйдя из прохода, сделали полуденный привал у излучины Супы, которая протекает по проходу и впадает в океан у Катумбелы.