Перешагни бездну

К такому выводу пришел Бадма в тот час, когда они с Сахи­бом Джелялом вышли на пирс порта Бомбей. Огромный лайнер, белый, нарядный, готовился к отплытию. У перил палубы «люкс» стояли две женские фигурки. Моника, радостная, оживленная, лю­бовалась синим небом, Бомбеем, живой фантасмагорией портовой суматохи. С живейшим любопытством она разглядывала толпы провожающих. Она искала знакомые лица. И нашла!

В руке она держала голубой воздушный шарф и, показалось ли Бадме, принялась размахивать им при появлении их у борта лайнера. Рядом с Моникой стояла, несомненно, мисс Гвендолен. Её точеную фигуру, её манеру держаться нельзя было ни с кем спутать. Но лицо её разглядеть было невозможно. Широкополая элегантная соломенная шляпка своими широкими полями служи­ла отличной защитой от загара, которого она ужасно боялась. В её руке тоже появился прозрачный шарфик и заплескался в свет­лых струйках воздуха, поднимавшихся от раскаленного цемента пристани.

Сахиб Джелял галантно прижимал руки к сердцу и отвешивал самые что ни на есть любезные поклоны.

—  Итак, они уехали,— со вздохом сожаления проговорил Са­хиб Джелял.— Поистине рай еще не выпускал подобных созданий на земную твердь. Вы убедились, доктор?

—  В том, что  гурии уехали? О да!  Что ж, таковы правила игры. Видеть все своими  глазами. Да, теперь   одно из райских созданий больше не будет отрывать некоего уважаемого государ­ственного   деятеля    от его придворных   обязанностей    в Кала-и-Фатту.

Иронический тон доктора не понравился Сахибу Джелялу, и он отпарировал:

—  Надеюсь, господин лейб-медик вновь займется своим сия­тельным пациентом.

—  Едем, и сегодня же.

ТОРГ

                                                            Скряга низок, бесстыден, страж собствен­ного

                                                            имущества, копит его, не ест, не пьет,

                                                            цепко держит в руках.

                                                                              Фередэддин Аттар

Принимали приезжих в Кала-и-Фатту не просто. Вводили их с улицы в низенькую дверцу, так что приходилось сгибаться в по­яс, кряхтеть, пыхтеть, издавать возглас «Ой-ие!», потому что обезьяноподобные стражники хватали тебя за загривок и в лицо тыкали острием сабли.

От обиды на такое обращение Хамдулле Базарбаеву, рыхлому, обремененному годами и недугами прасолу из Кассана, сделалось невмоготу, и он даже порывался вернуться. Но в проеме дверки застрял грузный, широкий Юсуф, миллионер из Бухары, и госпо­дину Хамдулле осталось только ворчать:

—  Нет больше высоты, нежели небеса, нет большего насилия, чем во дворце шаха.

Так разъярился Хамдулла Базарбаев, что, не обращая внима­ния на шипение обезьяны-стража, еще добавил немало нелестных слов в адрес хозяина Кала-и-Фатту, самого его высочества эмира Сеида Алимхана.

—  Для путешественника «добро пожаловать» подороже тыся­чи червонцев.    Видать, Алимхан    на чужбине   и думать позабыл о михманчилике.

Но остальные купцы не поддержали желчного кассанца. Смол­чали. Кто его знает, ведь здесь, в Кала-и-Фатту, эмир что хочет, то и делает. Хочет — помилует, хочет — казнит.

Но не один Хамдулла расстроился, когда все в ожидании вы­сочайшей аудиенции попивали спитой, вчерашней заварки чай с запашком сена и разламывали черствые трехдневной выпечки лепешки из черной муки, совсем уж неподобающие на дворцовом дастархаие. И не помогали сладенькие приглашения суетливого Ишика Агаси, босого, в бязевых штанах: «Канэ, мархамат! Отку­шайте, пожалуйста! Вас угощает господин хлебосольства сам эмир!» А кроме чайников и черствых лепешек да зуболомных ле­денцов, ничего на дастархане не имелось.

—  Угощают  вороной — называют  фазаном,—бормотал  кассанец Хамдулла.— Дастархан без плова — тряпка,  кувшин без  ви­на — глина.

Но и теперь его не поддержали. Все они — и Юсуф Миллио­нер, и два помещика из Тенги Харама, и Сабир-бай, знаменитый на весь Туркестан каракулевод из Мубарекской степи — пришли сюда, во дворец Кала-и-Фатту, не за тем, чтобы есть плов.

Они пришли сюда, они ехали за тридевять земель не за этим, дрожали за свою жизнь на Амударьинской переправе, мерзли на перевалах Гиндукуша совсем не для этого. Их влек сюда блеск золота, прибыли.

Втайне купцы радовались, что кассанец Хамдулла неподобаю­ще распустил язык и поносит хозяина дворца — самого эмира. Хорошо, если этого болтливого старого песочника подслушает босоногий Начальник Дверей и шепнет Алимхану. Пусть выпуты­вается тогда, как хочет. Одним из конкурентов окажется меньше. Какая уж тут торговля будет у Хамдуллы, если его кинут в зиндан за крамольные слова? Подумаешь! Можно и потерпеть поно­шение купцовского достоинства. Честь нищего черна, зато коше­лек полон. Копающий   яму другому пусть   снимает с себя мерку.

Однако и Начальник Дверей и дворцовые слуги не придали значения недостойным речам Хамдуллы кассанца, и он остался сидеть на своем месте, когда начался торг.