Перешагни бездну

—  Ханум,— темнил  желчный  кассанец Хамдулла,— все  овцы в руках колхозов. И чабаны — проклятие их отцу! — ума набра­лись, изо рта ум прет. Сразу, если что, бегут жаловаться.

Исхак Ходжи Кабани подхватил:

—  Мы хоть и называемся председателями ширкатов, а без черной кости ничего не можем.

—  Не можем... — закивали чалмы.— Сами не можем.

—  А вы черную кость давите! Душите!.. — поучала Бош-ха­тын.

—  Другой теперь в степи порядок, — сокрушались аксакалы.— Когда же, наконец, их высочество с войском пожалует. Он пока­зал бы черной кости!

Лицо Бош-хатын задергалось. Со щёк чешуйками посыпались высохшие белила.

—  Под зеленым знаменем   скачут божие   каратели к Бухаре. Да сметут они с лица земли безбожные Советы! Да наступят бла­женные времена  ислама! — почти пропела  Бош-хатын,  и ей сде­лалось даже самой приятно, словно внутренности салом себе сма­зала или положила    в рот    джузиканд — лакомство из сушеного персика, начиненного   сахаром    с миндалем.    Она разулыбалась, блеснув золотыми зубами.

Нo купцы ничуть не смягчились, ибо как ни горек перец, но солью он не сделается, как ни кокетлива старуха, девушкой она не обернется.

—  Скоро войско ислама дойдет   до вашей степи.    Я послала наперед тайком своих амлякдаров на пастбища и в кутаны, они проверили амбары   со смушками   и подсчитали, сколько   и чего. И вы теперь меня не надуете. И посмотрим: уж не доверил ли его высочество собакам охранять бурдюк с сыром. А всех чабанов и батраков, осмеливающихся тявкать и задирать иос и разевать рты на царское имущество — под нож!

Голос её сорвался в визг, в нем вылилась вся злоба старой эмирши, вот уже десятилетие копившей ярость на народ.

Но сейчас надо было заниматься делами, и Бош-хатын строго спросила:

—  А ну, Исхак Ходжи Кабани, вытаскивай отчеты и выписки. Да не утаивай цифр, старый хитрец! Я тебя знаю! Вешаешь в сво­ей лавке на крючок баранью голову, а продаешь собачатину.

И Бош-хатын пальчиком погрозила старому коммерсанту, имя которого гремело на всех пушных ярмарках Европы и Америки, всюду, где шла торговля мехами.

Бухара была и оставалась главным поставщиком каракуль­ской смушки во всем подлунном мире. Бош-хатын сейчас сидела словно на иголках, разглядывая темно-бронзовые с лаковым от­ливом от солнца и ветра щеки, лбы и носы, окаймленные серебром бород. Эти знатоки владели тайнами выращивания редчай­ших сортов каракуля, каких нет нигде, кроме Карши, Нишана, Мубарека, Каракума, Кассана, Карнапчуля. В странах Среднего Востока, в Афганистане, в Иране каракуля и не так много, и он худшего качества. Даже те миллионы голов каракульских овец, которые до двадцатого года успел переправить эмир Сеид Алнм-хан в степи Северного Афганистана, давали шкурки качеством похуже. А то, что на меховых аукционах Лейпцига предлагали из каракульских смушек коммерсанты Польши, Германии, Франции, Канады и Соединенных Штатов, не шло ни в какое сравнение с бухарским товаром. Даже из Южной Африки, из пустыни Кала­хари, куда в конце XIX века были завезены из Бухары производи­тели — кучкары, поступал каракуль самого низкого качества.

«Да,— думала Бош-хатын,— красавицы Запада и Востока готовы отдать свое тело ласкам обезьяны, лишь бы щеголять в ка­ракулевой шубке, выращенной среди солончаков и колючек наших кочевий». Сама из кочевого рода, Бош-хатын преотлично разби­ралась в пастьбе, в статьях кучкаров и маток, в свежевании и в сушке шкурок новорожденных ягнят и во всем, что касается про­изводства каракуля.

И все, сидевшие в михманхаие, опытные прожженные торгаши и каракулеводы, слушали эту разбухшую от сладкой жизни ста­руху и проникались тревогой. Пальца ей в рот не клади, откусит. Она разбиралась в сортах. Заставила их вытащить из хурджунов шкурки и ожесточенно спорила с Исхаком Ходжи Кабани.

—  Да разве зго черный араби из Кассана? Обманывай дура­ков! У кассанского и валик не тот, и рисунок красивее, а ты под­совываешь мне сорт «боб».   Слепец разглядит, что   тут не валик, а бобовые завитки.

И она углубилась в такие тонкости по поводу завитков, «гри­вок», «колец», при-лизанности, закрутки, извивов шерсти, что мно­гоопытные каракулеводы могли лишь вздыхать. А когда Бош-хатын принялась определять оттенки шкурок: камбар — коричневой бронзы, сур — серебристые, шабранг — цвета пламени чирага в ночи, гулигез — розовые, тогда и сам Исхак Ходжи Кабани при­кусил язык. Беседа грозила затянуться до ночи. Но Бош-хатын вдруг прервала просмотр образцов и воскликнула:

—  Давайте отчеты!

Считали и подсчитывали. Бош-хатын осталась довольна. Да­же слово похвалы сорвалось с её уст. Получилось так, что в Со­ветском Узбекистане нетронутыми лежат целые богатства.

—  Можете возвращаться к своим кошарам. Ждите. Час осво­бождения  близок. Но остерегайтесь, если поголовье уменьшится хоть на одну овцу...

Лица и бороды вытянулись. А деньги? А золото?

—  Кхе! Кхоу! Кхаа-кха!

Разнообразные кашлящие, перхающие звуки вдруг наполнили михманхану. Все чалмы — белые, красные, синие — резко закача­лись, и бороды повернулись в сторону, где так непочтительно про­звучал кашель.