Перешагни бездну

Тут уже все, правда, про себя, принялись «рвать зубами шубу эмира» и всячески злословить, потому что произошло немыслимое. Разве мог столп ислама позволить себе не явиться сам для пере­говоров с именитыми купцами и вождями племен, а прислать к ним женщину, да ещё с голым лицом?

Купцы уткнули свои почтенные бороды в грудь и молчали, онемев от стыда и огорчения. Они даже не пришли в себя, когда босоногий служитель закричал:

—  Сама  Бош-хатын изволили пожаловать!  Внимайте её сло­вам!

Но следует ли внимать слову женщины, хоть она и первая же­на эмира? Можно ли вести деловые разговоры с женщиной? Ис­лам, конечно, допускает участие слабого пола в торговых сделках, но при обязательном посредничестве маклеров мужчин.

Вор любит суматоху. Исхак Ходжи Кабани, богатейший купец из Вабкента, вылез с торжественным «ассалом алейкум», нисколь­ко не считаясь, что в михманхане происходит непотребство — сре­ди мужчин присутствует женщина. Тут же болтун Хамдулла кас­санец осведомился о здоровье и самочувствии эмира и принялся рассказывать:

—  Меч  командующего  Ибрагимбека  прославляет имя  эмира. От блистания молний жмурят глаза ташкентские большевики...

Однако вести об успехах басмачей не привели в восторг Бош-хатын.

—  А не опалили ли те проклятые молнии завитки на смушках, которые вы, господа, хотите   продать нам...    Не подсунете ли вы нам товар с изъянцем? А?

Замечанием своим, от которого подпрыгнули все чалмы, Бош-хатын повернула разговор из мутной реки политики на прозрач­ную дорогу коммерции...

—  Кто скажет первое слово? — спросила она сухо.— Ты, гос­подин Кабани?

Она отбросила церемонии, восточную вежливость, дворцовый этикет. Сейчас она ни словами, ни наружностью не отличалась от торговки кислым молоком с бухарского базара.

«Не доверяй переправе через поток, дружбе змеи, поведению женщины, благосклонности торговца»,— думал Хамдулла-касеанец. Он немало наслушался о Бош-хатын. Все знали, что она баба и сводня, погрязшая в гаремных интригах. И вот сейчас недостой­ная вершит дела Бухарского центра, а сам государь не кажет своего лица. Да, невмоготу от всего, а приходится терпеть. «Руку, которую нельзя отрубить, поцелуй!»

—  Вы продаете,  мы покупаем,— твердила    Бош-хатын.  «Бес­стыжая, хоть бы для вида сказала, что покупает эмир.!»

А Бош-хатын, и глазом не моргнув, приказала:

—  Покажите товар!

От стеснения в груди купцы молчали.

—  Развязывайте языки! Еще есть время. Завтра будет поздно.

Откашлявшись, отхаркавшись, забубнил Кабани:

—  Волею злополучного рока их высочество Алимхан — пусть благоухает луг его величия! — покидая в годы смятения пределы эмирата, повелел перегнать отары каракульских овец за Аму-Дарью, что и сделали мы, верноподданные. Но многие отары угнать не успели, остались они в бухарских степях. За время войны с большевиками немало овец пропало. Сколько убытков! Но соизволением всевышнего узлы трудностей развязались. Животным свойственно плодиться, и благодаря щедрости аллаха, — все при­сутствующие  провели   ладонями    по  бородам, — ныне   эмирские стада более многочисленны и упитанны, нежели раньше.

—  Сколько?! — взвизгнула Бош-хатын, и от нетерпения горло ей сдавила судорога. Чалмы   закачались. Из-под них смотрели глаза встревоженные, глаза    трусливые, глаза,    горящие жадностью.

—  Все эти годы советские власти, — продолжал Исхак Ходжи Кабани, — не знали, что стада собственность их высочества. Ина­че, конечно, рука захвата конфисковала бы их.. Но с нас, храни­телей эмирских   стад, взымали мясной    налог, шерстяной налог, пастбищный налог. О аллах!

—  Слушай, Кабани, или у тебя на каждой заплатке по сорок дырок. Не пристало  тебе с твоей седой бородой   юлить, мудрить.

А бороду имел Кабани шелковистую. И он даже с некоторой жалостью погладил ее, не отвечая на грубость женщины.

—Сколько? — фыркнула Бош-хатын.

—  А еще на голову    мусульман придумали колхозы.    Убытки терпели мы без счета. Но, слава всемогущему, сметка наша еще жива. Сколько смогли уберечь, столько уберегли.

Он сделал выразительную паузу, ожидая вопроса. Но Бош-ха­тын молча сидела с глупо открытым ртом, и цвет лица ее сделал­ся похожим на кислое молоко. Про колхозы-то она забыла.

Стрела попала в цель. Кабани удовлетворенно вздохнул, рас­правив бороду веером, и воскликнул даже с некоторым жаром, как делает купец, набивающий цену:

—  Знает ли ханум, что такое ширкат, то есть животноводче­ское товарищество? Именно ширкаты позволили сохранить блею­щее и бегающее   на четырех    ногах богатство от разграбления, истребления, уничтожения. О! Но кто подумал о ширкатах? По­думал я, Кабани,— и он похлопал себя по груди,— то есть пода­ли мы — ох, ох, ох! — заявление.    Кто мог    написать заявление? Человек, искушенный в грамоте. То есть мы — Кабани. И написа­ли. А власти приложили печати и...

—  Аллах,— схватилась за голову Бош-хатып,— да разжуй ты свою жвачку, господин    Кабани! Говори, сколько   овец в отарах.