Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Как я уже сказал, это равнодушие к мукам своего народа наиболее явственно проявилось в его оценке татаро-монгольского ига в истории России. И здесь тоже особая садистская тональность. Все народы оправдывают свои жертвы, которые были заплачены за сохранение своей независимости. Но только в России идеологи особой русской цивилизации находили аргументы в пользу утраты своей независимости.

Конечно, пишет Николай Данилевский, «когда читаем описание татарского нашествия, оно кажется нам ужасным, сокрушительным. Оно, без сомнения, и было таковым для огромного числа отдельных лиц, терявших от него жизнь, честь, имущество». Но ведь без татарского нашествия, рассуждает Николай Данилевский, все славянские «племена не слились бы в один народ под охраною одного государства». «Во избежание этого, – настаивал Николай Данилевский, – был необходим новый прием государственности, и он был дан России нашествием татар».[342]

Легко доказать и то, что, начиная с работы Николая Данилевского «Россия и Запад», доказательство нашей особости, непохожести на Запад достигалось всегда путем откровенной лжи, дефицитом сострадания к мукам и болям русского человека. Николай Данилевский насилует свою совесть и реальные факты, когда настаивает на том, «русская форма феодализма», «русское крепостное право», позволяющее помещикам продавать своих крепостных на равных с лошадьми, чего отродясь не было в Западной Европе, «имело сравнительно легкий характер».[343] Еще большей ложью на фоне поразительной жестокости русских помещиков является утверждение Николая Данилевского, что якобы «одноплеменность и единоверие господ с их крестьянами а также свойственные русскому характеру мягкость и добродушие смягчали тягость крепостной зависимости во все периоды ее развития».[344]

Поразительно, но у Николая Данилевского в его учении об особой русской цивилизации заключена вся та философия, которую сейчас используют его последователи для оправдания Октября и сталинской ускоренной индустриализации для так называемого «рационального» объяснения ужасов сталинской эпохи, репрессии того периода. И, кстати, сам по себе этот факт дает мне основание настаивать на том, что нынешняя мода на славянофильское учение об особой русской цивилизации – это просто способ оправдания национал-большевизма, связанного с именем Сталина. Во-первых, исторический фатализм, отрицание альтернативности исторического развития. Почему Николай Данилевский был убежден, что восточные славяне, русские в широком смысле этого слова, в отличие от западных и южных, тех же поляков, чехов, сербов, не были в состоянии сами, без многовекового татарского ига создать свою национальную государственность? Потому, что история, как у нас говорят сегодня, не имеет сослагательного наклонения. Точно так же нынешние красные патриоты, последователи учения об особой русской миссии, настаивают на том, что без Октября и именно социалистической мобилизационной экономики Россия не смогла бы довести до конца начатую при Николае II индустриализацию. Далее, Николай Данилевский убежден, что без жертв, без гибели людей в результате набегов татар, мы не смогли бы воссоздать свою особую российскую государственность и особую русскую цивилизацию. Цель оправдывает средства. Николай Данилевский не чувствует, что он исповедует вполне западное кредо иезуитов. Но точно так красные патриоты и многие просто патриоты оправдывают страшные репрессии 30-х годов – как неизбежную человеческую цену, заплаченную советскими людьми за успехи социалистической индустриализации.

И все это подтверждает мое предположение, что антизападные настроения, стоящие за учением об особой русской цивилизации, неизбежно ведут к откровенному игнорированию ценности человеческой, русской жизни. И поразительно. Как только в 60-е в «молодогвардейской», почвеннической публицистике начало возрождаться учение об особой русской духовной цивилизации, оно, кстати, тоже было изначально окрашено этим садистским отношением к своему народу, якобы не могущему сохранить свою идентичность без страданий, без жизни «на минимуме материальных благ».