Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

И только сейчас я понял, почему вся русская интеллектуальная элита, не принявшая большевизм и большевистскую революцию, связывала причины победы Октября прежде всего с нашей традиционной русской бытовой жестокостью. Все дело в том, что марксизм с его учением о классовой борьбе, с его ставкой на насилие, с его учением об экспроприации экспроприаторов мог получить поддержку у людей, не только лишенных правового сознания, укорененного чувства собственности, но и привыкших к жестокому обращению друг с другом. Именно потому, что у нас, у русских, на самом деле было слабо развито христианское – «человек человеку брат», мы ввергли себя в пучину кровавой, братоубийственной войны. И я убежден, что, не будь до сих пор у нас этого жестокосердия, мы бы не смогли вознести на пьедестал того же Николая Данилевского, который оправдывал смерть миллионов русских во время татарского ига тем, что по-другому не возникло бы Московское царство.

Несомненно, что так называемая «русская душа» не только способствовала победе большевиков, но и сейчас мешает ужаснуться совершенными ими преступлениями. Человеческая жизнь мало стоила в советской России, и как показывает тот же опыт интернет-голосования по поводу «Имени России», мало чего стоит и сейчас. Русский максимализм, жажда чуда и сейчас работает на авторитет большевиков, Сталина в частности. Как не было у русских развитого национального чувства, так нет его сейчас. Как не было у русских развитого инстинкта национального самосохранения, так нет его и сейчас. Рискну сказать, что в нынешней народной любви к Сталину и в дефиците сострадания к его жертвам многое от традиционной русской жестокости, о которой сегодня, во время возрождения славянофильских мифов о моральных добродетелях русской души, как-то не принято говорить.

И Николай Гоголь, и Николай Бердяев, и Максим Горький были правы в том, что славянофильские иллюзии происходят от страха перед правдой о русском человеке и русской жизни, от дефицита умственной дисциплины. Но сегодня можно добавить, что все эти «сладкие», как любил говорить Максим Горький, разговоры о «сладкой русской душе» – происходят и от нежелания увидеть в ней традиционное для русского человека жестокосердие. Рискну сказать, что Сталину могут поклоняться только очень жестокие люди.

Рискну даже утверждать, что нынешняя посткоммунистическая жестокость это не только следствие наших жестоких, античеловеческих реформ, но и проявление нашего национального характера. Я даже удивляюсь, почему Семен Франк в своем разоблачении нигилизма и аморализма «революционного», то есть марксистского социализма не увидел, что исповедовать теорию классовой борьбы, идею разрушения существующего строя, существующего мира могут только жестокие люди. Впустить в свою душу, проникнуться идеей диктатуры пролетариата могут только жестокие люди. Все верно. Сердцевиной марксизма является идея разрушения. «Чтобы установить идеальный порядок» (по Марксу – А. Ц.), нужно «экспроприировать экспроприирующих», а для этого добиться «диктатуры пролетариата», а для этого уничтожить те или другие политические и вообще внешние преграды. Весь политический и социальный радикализм русской интеллигенции, ее склонность видеть в политической борьбе и притом в наиболее резких ее приемах – заговоре, восстании, терроре и т. п. – ближайший путь к народному строю, всецело исходит из веры, что борьба, уничтожение врага, насильственное и механическое разрушение старых социальных форм сами собой обеспечивают осуществление общественного идеала».[366]

Марксизм с его идеологией диктатуры пролетариата, с его преклонением перед насилием, мог быть близок по душе только людям, склонным к насилию, привычным к жестокости. Никогда бы большевики не победили в России, если бы она действительно была христианской страной, если бы преобладающая часть ее населения действительно жила по заповедям Христа.