Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

По крайней мере то, что мы сегодня наблюдаем, равнодушие и «спокойное бесчувствие» к жертвам красного террора и особенно сталинских репрессий, подтверждает правоту Георгия Федотова в оценке специфического русского проявления жестокости. Просто сегодня, после семидесятилетней коммунистической переделки русского человека, его «спокойное бесчувствие» к гибели миллионов своих соотечественников приобрело гипертрофированный характер. А от традиционной российской жалостливости, которая смягчила наше традиционное «восточное равнодушие» к мукам ближнего, сейчас уже мало что осталось. Впрочем, сам Георгий Федотов, исходя из опыта сталинских репрессий конца 30-х, обнаруживает: чем дальше Россия шла по пути социалистического строительства, тем меньше было оснований думать, «что русский человек добр. Во всяком случае, что он умеет жалеть». По крайней мере сейчас, писал Георгий Федотов, «кажется, жалость теперь совершенно вырвана из русской жизни и из русского сердца. Поколение, воспитанное революцией, с энергией и даже яростью борется за жизнь, вгрызается зубами не только в гранит науки, но и в горло своего конкурента-товарища. Дружным хором ругательств провожают в тюрьму, а то и в могилу, поскользнувшихся, павших, готовы сами отправить на смерть товарища, чтобы занять его место. Жалость для них бранное слово, пережиток. “Злость” – ценное качество, которое стараются в себе развивать».[373]

И мне думается, что если мы будем принимать во внимание реальные результаты семидесятилетней коммунистической переделки человека, то перестанем удивляться, почему так жесток новый русский человек, почему в новой, якобы посткоммунистической России по-старому, по коммунистически относятся к преступлениям большевизма – как к неизбежным жертвам исторического прогресса. На мой взгляд, лукавством являются попытки новых левых взвалить всю ответственность за жестокость наших новых, посткоммунистических нравов на жестокие реформы начала 90-х.

К примеру, исследователь А. Ю. Юревич обращает внимание, что в современной России ежегодно гибнет 5 тысяч женщин от побоев, нанесенных мужчинами. Но есть все основания полагать, что в старой России от побоев умирало куда больше женщин. Набожность и жестокость шли рука об руку в российской жизни. Избивал до полусмерти, «бил без пощады» свою жену Марью герой рассказа Чехова «Мужики» Кирьяк. Его жена Марья «считала себя несчастною и говорила, что ей хочется умереть».

Философ Н. О. Лосский в своем исследовании российского характера тоже обращает внимание на то, что сам Федор Достоевский называл «жестокостью народа», на избиение пьяными отцами и своих детей и своих жен. Горький в своей автобиографии описывает случаи таких избиений. Короленко, будучи сослан на поселение в Березовские починки Вятской губернии, жил в избе крестьянина и наблюдал тяжелую жизнь женщин в такой семье, где мужчины были пьяницы. Он видел там жестокие избиения жены мужем. Защищаемая им против этого зверства крестьянка рассказывала, что в ее жизни были четыре случая, когда муж, подвергая ее побоям, сбрасывал ее с полатей на пол, несмотря на то, что она была беременна.

Жестокость и озлобление были вызваны, шли, как полагают исследователи русского характера, от голодной жизни, от вечной нужды. Но все же жестокость есть жестокость, тем более, когда она становится если не чертой национального характера, то по крайней мере особенностью повседневной жизни.

Обращая внимание на то, что сегодня женщины в России погибают от побоев мужей, мы должны говорить обо всем этом не как о чем-то новом, родившемся из-за «праздника свободы», а как о следствии медленного, растянувшегося на век процесса преодоления жестокости российского патриархального, крестьянского быта.

Лично я не могу понять, как можно было соединить жестокость в быту, равнодушие и терпимость к дикости русского быта с развитым религиозным чувством, поисками Христа как правды. Скорее всего эти разные черты российского характера воплощались в разных людях. Не может действительно религиозный человек методично, изо дня в день истязать своих близких. «Есть ли кто лютее нашего народа?» – спрашивает Кузьма, философ из народа, герой очерка Ивана Бунина «Мужики». И сам себе отвечает: «В городе за воришкой, схватившим с лотка лепешку грошовую, весь обжорный ряд гонится, а нагонит, мылом его накормит. А как наслаждаются, когда кто-нибудь жену бьет смертным боем, али мальчишку дерет как сидорову козу, али потешается над ним?»