Перевал

— Погибнут все микробы, если этого лекарства будешь пить хотя бы по ложке. Станешь совсем здоровой, дорогая моя. Потом найдешь себе молодого, красивого, умного мужа! Что ж… Одно дерево — не лес, одинокому человеку счастья не найти, дочка моя. Это пустые слова вы с Валентиной говорите, что собираетесь жить без семьи. Создала нас природа женщинами. Чего там мудрить? Будешь рожать детей, сажать цветы вокруг дома! Иначе как может продолжаться человеческий род? Нам, женщинам, цены не будет, если мы добьемся действительного равенства и не будем стесняться отстаивать свои права… Наговорила я тебе много лишнего. Лежи спокойно, поправляйся скорее.

Батийна улыбнулась.

— Разве я сама должна искать себе мужа, Надежда-эне?

— А как же в теперешнее-то время…

Надежда Сергеевна вышла из комнаты, бормоча что-то себе под нос. У Батийны стало легко, радостно на душе, как у человека, почувствовавшего материнскую ласку. Она блаженно вытянулась на кровати.

Слово о борьбе

Как только Батийна пробует ходить, у нее рябит в глазах и кружится голова. Валентина Копылова не раз водила ее к врачу.

Врач, с рыжей бородкой, с пристальными серыми глазами, долго сквозь стекла пенсне осматривал Батийну. Обходительность врача, его осторожные движения, шуршащий халат, от которого пахло не то лекарством, не то каким-то диковинным благовонием, мягкие, ватные руки, низкий ровный голос — все это смутило Батийну: «Срам какой, совсем незнакомый русский человек смотрит на меня, голую…»

«Повернитесь-ка», — хотел, наверное, сказать доктор и сделал движение рукой, задев острый сосок ее груди. Батийна вся передернулась, словно впервые в жизни мужские руки коснулись ее тела.

Доктор сказал Валентине, словно кого-то упрекая:

— Эта киргизка может скоро заболеть чахоткой. Пусть едет в привычные для нее горы, попьет кумыса, поест мяса. Подышит чистым воздухом…

Еще он хотел сказать: «Если человека с гор будете держать в городе, он исхудает, истощится и в конце концов умрет», но промолчал, опасаясь гнева Валентины Копыловой. Он был знаком с ее прямотой и горячностью.

Валентина явно озлилась на доктора и ушла, не попрощавшись. На улице она ни с того ни с сего сердито проворчала:

— Белоручка, интеллигент!

— Кто это белоручка интеллигент, Валентина? — удивилась Батийна.

— Доктор, который тебя осматривал. Не приди советская власть, он бы нас с тобой к себе и во двор не пустил.

— А доктор, мне кажется, неплохой человек. Чем он так не понравился тебе, Валентина?

— Разве я не сказала тебе? — раздражилась еще больше Копылова. — Он, этот доктор, лечил беляков во время восстания. Теперь ему некуда деваться: пришла я — и он стал осматривать тебя.

— А почему его поставили сюда, если он против советской власти?

— Черт его знает! Будь моя воля, я б его выгнала отсюда…

Целый квартал они прошли молча.

Сзади послышался голос: «Дорогу! Берегись!» Фаэтон с парой запряженных рыжих коней поравнялся с ними. Рядом с незнакомым человеком, по виду начальником, сидел Темир-болотов. Обернувшись, он сказал:

— Товарищ Копылова, приходите в канцелярию! Есть срочное дело.

Убийство Анархон потрясло Батийну. Что это за человек, поднявший нож на свою жену? Кто он? Было известно, что муж Анархон служил в чайной у байбачи, продавал манты и самсу, бегая по улицам с деревянной чашей, завернутой в замасленную тряпку, на голове, и кричал: «Э, жирный манту, горячая самса!»

В тот день, когда провожали Батийну и Анархон в Москву, именно он подбежал к ним с радостным, вспотевшим лицом. Угощая Батийну самсой, от чистого сердца напутствовал: счастливой вам дороги, аяши!

«О несчастный, сбитый с толку! Что заставило тебя пойти на это? Кто заморочил тебе голову?»

Батийна еще не знала, что он поднял нож на свою Анархон в страхе перед законами шариата, перед косными обычаями предков. Он был обманут теми, кто, неузнаваемо перекрасив свое обличье и закутавшись невидимым чапаном старого адата, сбивал с толку и запугивал фанатичными призывами: «Она преступила священный брак, отвергла мужа и отдала свою душу нечестивцам. Убей ее! Иначе ты совершишь вину перед аллахом! Запомни это!»

Недавно еще Батийна, окрыленная мыслью добиться своей цели — отстаивать свободу женщин, могла без опаски ехать одна по безлюдной дороге, а теперь, находясь в городе, даже рядом с Копыловой, шагающей по-солдатски четко, она порой вздрагивала ни с того ни с сего и опасливо настораживалась. «Почему я не боялась побоев медведя Алымбая, а здесь не могу избавиться от безотчетной тревоги?» — сердилась она на себя порой. Но, как человек, напуганный в детстве змеей, вздрагивает каждый раз при встрече с нею, так и у Батийны каждый раз сжималось сердце, стоило ей вспомнить, как сочилась кровь изо рта мертвой Анархон.

Она то и дело спрашивала:

— Скажи, Валентина, удастся ли наказать мерзавцев, что натравили мужа на Анархон? Не упрятались ли куда в щель эти изверги?