Перевернутая карта палача

Слава учителя постепенно сделалась огромна, как небо. Всякий в краю песков пожелал обладать хотя бы одним знаком, начертанным несравненной рукою. Люди целовали следы учителя, выстилали путь его золотом и шелками, славили имя и гнули спины… Они распространили восхищение и почитание на семью учителя и возносили до небес дар обоих его сыновей, называя их будущим синего дара…

Занятый учебой, я не видел шелков и золота. Славословия отвлекали, и я закрывал окна в книжной башне… Так я оставался блаженно слеп и счастливо глух, пока однажды, в черный день, случайно не стал свидетелем передачи старшим сыном учителя заказчику… моих записей. Увы, он называл записи своими! Он принимал поклоны и не спешил убрать край одежд, когда их целовали. Я поспешил к учителю, и он… обещал делиться доходом и велел молчать. Он несказанно удивился моему несогласию. А после было много иных бесед, о коих не желаю ни вспоминать, ни рассказывать. Имя учителя свято, ведь он создал меня как мастера! Пусть я чудом выжил и оказался в изгнании, имя останется свято. Нельзя угасить свет деяний. Да, тот свет горит лишь в минувших днях юности, он отделён от нынешних времен чернейшей ночью предательства… Но свет не пропал. Он наполняет мою душу, и, отказавшись от него, я опустошу себя.

Мой учитель славен и поныне, но сколь горька его слава! Он пишет «честь», и люди утверждают, что снова верят в давние клятвы, он пишет «свет» — утверждают, что прозрели сияние… но теперь это лишь слова вежливости.

Я — ученик мастера, отпрыск слабого рода, в моей крови ничтожная капля синевы… Я не откажусь от памяти о днях подлинного величия учителя. Я пишу «свет» и ощущаю полный вес слова. Без кровного родства и причастности к роду я — наследник и преемник синего дара мастера… Это вдохновляет».

Ан Тэмон Зан, книга без переплета

Тосэн в закатных лучах был обведен алым контуром, отделяющим явное — башни и крыши — от тайного, затененного и составляющего жизнь… Зелень молодого лета впитала краски вечера, набухла сумраком. Красное золото уплывало по реке, чтобы попасть в теневой невод причалов, вычерпаться ладонями лодок, добровольно достаться в руки людям, не умеющих увидеть и взять такое сокровище.

— Это надо рисовать в полном цвете, — рассеянно улыбнулся Ул, созерцая и впитывая красоту. — Что ты говорил о масляных красках? Где их заполучить? Бу, не фыркай, я о важном. Хотя… ты прав, овес и стойло — тоже важно. Всё будет, обещаю.

Древний вервр остановил коня и тоже смотрел на город. И, увы, не желал слушать о красках и тем более дарить их, хотя об эдаком чуде прямо теперь тайно мечтал Ул…

— Тосэн… Занятно, имя уцелело. Так его и звали, атла моего порядка опыта, — негромко сообщил Лоэн. — Я усвоил принятое у вас разделение дара на ветви, хотя мой юный родич по-прежнему едва способен внятно связать слова, если каждое второе не Чиа, а всякое первое — не о любви… Тосэн был алым, определенно. Ему бы понравился город.

— Он что, тоже ушел и растворился? — заранее расстроился Ул.