Перевернутая карта палача

Ул совсем запутался и продолжил мести, думая о прозвищах и именах. То и другое много говорит о людях. Особенно имена нобов, если даны не абы как. У нобов-наследников в мужской линии имя начинается с закрытого звука, если они обладают хоть каплей голубой крови. Исключение возможно лишь из-за древних фамильных традиций, но семей, хранящих такие традиции, в княжестве — единицы. По общему же правилу первый звук, который Монз определял, как согласный, сам по себе указывает: это ноб, извольте уважать! Имена обычно и завершаются также согласным звуком, если принадлежат законным наследникам и старшим детям нобов. Получается, если с учетом правила заново перебрать имена знакомых, то Монз, Сэн или Тан наделены голубой кровью и рождены в браке. Дядька Сото и вся семья Коно тоже не просты: или кто-то из предков был внебрачным нобом, или право на первый звук получено по новым законам, равняющим кровь с достатком. По тому же правилу выходит, что Ул, назвавшись Ясой, сменил имя, но не повысил ранг. Он — деревенщина, ничейное дитя…

— Навозник, заставлю жрать пыль, — срываясь, прорычал крикун.

В какой-то мере ноба-крикуна даже жаль, — отметил Ул, продолжая невозмутимо мести. Тот топчется у стены, как привязанный! Может, поставлен туда волею старшего? Ведь не один упорствует, пыль глотают — впятером…

С утра наблюдая за жизнью в «Алом льве», Ул насчитал многовато молодых нобов при оружии. Столько их не могло набиться сюда случаем, без существенной причины. Вдобавок все отличались повадкой от Сэна или Тана. Не были готовы знакомиться и по-простому говорить с новым человеком. Отмалчивались, лезли в ссору, заносились. Имена, какие довелось разобрать из чужих разговоров, почти всегда начинались с согласного звука и оканчивались гласным. Будто специально даны такими — чтобы на выдохе добавляться в дразнилки, намекать на рождение вне брака.

Крикун снова выговорил грязные слова, громче и злее. Его соседи смолчали, одобрив ругань хмыканьем, хлопками по стене или боку.

— Мразь! — рыча от злости, выдохнул крикун, на три шага приближаясь к подметальщику, чтобы уж точно не остаться незамеченным. — Ещё и жалкий трус, гадишь у старших на виду, да? Эй, а ну отвечай нобу, отрыжка! Поклон, чтоб мордой в пыль! Не смей шаркать мимо. Убью.

Ул дошёл до края мощёного плиткой квадрата двора, качнул из ладони в ладонь черенок метлы, развернулся. Скучающим взглядом миновал пыльного крикуна, подобравшегося к самому краю тени. Отметил для себя: парень рослый, боевитый. Крупнее Сэна и не младше его — лет восемнадцать? Даже неожиданно, что такой взрослый! Все ещё не перерос глупую злость на пустяки… Хотя — повод у него есть. Одежда вся серая от пыли.

Опять рычит… Злой до невменяемости, оскаленный. «Кинет палку — уворачиваться окажется не скучно», — отметил Ул и пожал плечами. Палка-то что! Крикун пообещал убить, и слова звучали, как весомая угроза… Неужто в столице можно просто так лишить жизни незнакомого человека? А похоже: у парня глаза полыхают, кулаки сжаты. Вот он опять грязно ругнулся. Смотрится кипучая злость глупо, нелепо, избыточно…

Ул сделал ещё несколько шагов и остановился. Вдруг пришло в голову: а ведь сам он ведет себя так же по-детски, когда упрямо не замечает крикуна! Сам он, деревенщина Ул, накалил пустую ссору докрасна. Сам, и не желает признавать, что это не вполне случайно. Хотя стоит ли мстить крикуну за тех недорослей из Заводи, что бросали палки и дразнили? Стоит ли… Ул подумал, дрогнул — и повернулся к пыльному крикуну.

— Не понимаю вас и ваших подначек, — Ул выбрал самый спокойный тон. — О платках и девушках вовсе нелепо, я знаю, что мал и довольно худ. Вы не первый заметили, каков я на вид, в чем же обида? Разве мне ценно и важно ваше мнение? Нет, конечно. Мы не знакомы.

Ул постоял, ожидая ответа. Рослый крикун кипел молча, по сжатым кулакам видно, что не унялся. Почему же перестал отвечать? Ул огорчился на себя, не умеющего быть дурнем в полной мере, когда надо. Он недавно сам злил упрямца! Проверял, сможет ли тот выйти из тени. То есть вел себя, как навозник.

— Навозник — имя закрытого звучания, прозвище для законного сына ноба, — продолжил Ул, в душе ругая себя за неумение уняться. — Отрыжка лучше: ясно, что я безродь. Но мне не обидно, я правда деревенщина. Намёк про маму невнятен. Моя мама лучший в мире человек, мне ли не знать? Объясните, зачем вы надрываете горло, не придумав толковое оскорбление? Как говорил один славный лодочник, — Ул почесал переносицу, чтобы не чихнуть. — Недержание? Да, вроде бы так. У вас жесточайшее недержание ума, он хоть и зажат в кулаки, но даже удушенный, горлом лезет наружу.

Закончив говорить, Ул замер против крикуна, уставясь на его пыльные стоптанные башмаки. Только на них. Ул наметил поклон, выражая готовность продолжить разговор и выслушать свежие, более сочные оскорбления. Соседи рычащего ноба попритихли, сам он сдвинулся ещё на полшага вперед. Замер у самого края тени, подтвердив подозрения Ула: есть приказ оставаться здесь, и приказ такой значимый, что отменяет всякую драку.