Перевернутая карта палача

Метла показалась весомой, удобной в руке. Ткнуть ею в жирное брюхо — и свалится камень обиды с отяжелевшей души. Ул встряхнулся, бережно уложил черенок на плиты, заодно поклонившись толстому хэшу, которого в ночь, после фальшивого конского торга, крепко зауважал.

— Вы не знаете мою маму, иначе вам стало бы очень стыдно, — сказал Ул с укоризной. — Сейчас вашей маме наверняка стыдно, где бы она ни была. Хэш, ночью вы привиделись мне большим человеком, а поутру сделались просто толстым. Вы вчера не пожелали узнать про моё дело. Я намерен покинуть столицу не позднее, чем через неделю, вот всё, что могу сказать. Хотя нет: ещё Ана просила передать, что лепёшки с варёным творогом у вас лучшие, какие только могут быть. Благодарю за ночлег.

Слова кое-как выговаривались сквозь ком горечи, но уняться и помолчать уже не получалось. Ул вздохнул, отмахнулся от мыслей. Зачем надрываться, делаться крикуном и выказывать детскую обиду? Ведь спешил в столицу, не рассчитывая на помощь. Так с чего вдруг монетка Оро показалась волшебной? На чем основано ночное восхищение хэшем Лофром, ловкачом каких мало, да еще и знакомым с честью…

Стоит ли сожалеть и удивляться, что поутру пустые ожидания развеялись, как дворовая пыль. Осталось лишь першение в сухом горле. И только-то.

— Шагай туда. Имя, ветвь и дело укажешь немедленно, — Лофр сделался серьёзен и ткнул пальцем в крыльцо боковой пристройки особняка, расположенной зеркально по отношению к конюшне.

Ул отрицательно мотнул головой, отвернулся и побрёл к чулану. Нащупал свой мешок у порога, сунул под локоть и направился к конюшне.

— А ну, не отдам коня, навозник? — оживился хэш.

— Сведу в ночь, делов-то, — Ул ощутил, как нарыв сплошной боли лопается в груди. Добавил громче: — Красного трехлетку тоже умыкну, в нем ваша душа, уж поквитаюсь. Умыкну и перекрашу!

— Не дожить тебе до облысения, — предрёк хэш. Краем глаза Ул видел, как Лофр обернулся к крикуну. — Что стоишь, как стреноженный? Я виноват, влез, куда взрослые не лезут. Хотя ты уже не мальчик, но кое-кто нашел тебе отговорку. Крайний раз признаю, ты недоросль, хоть и вытянулся в полный рост. Прошу прощения, никчёмный ученик, слышал? Иди, верни его. Двор в грязи, а деревенщина торгует за золото безродным именем. Может, миру конец?

Ул слышал сказанное, но старался не допускать в душе новой искры интереса к хэшу Лофру. Взгляд шарил по полумраку конюшни, пробуя нащупать в ряду аккуратно прибранного снаряжения самое убогое седло и верёвочную узду. Бунга развернулся в стойле, выглянул, приветственно фыркнул. Весь золотой, отмытый до природной масти. На душе стало полегче… Хотя через двор спотыкались, запинались шаги подневольного крикуна. Не желали его ноги брести к конюшне, но кто спрашивает мнение ног, если у головы готово решение?

Когда проситель переступил порог, в конюшне стало чуть темнее.

— Иди, — тихо выговорил тот, кто прежде лишь ругался.

— Тебя как зовут? — Ул разозлился сильнее прежнего. — Говорил мне тот… Дохлятина, чтобы я на «вы» и без внимания. Не умнею. Своё имя не могу сказать, да кому оно интересно. Ясой назвался, Ясой пока и останусь.

— Ты что, правда не знаешь меня? — задохнулся недавний крикун. Он сразу сник, даже повис на ближней ко входу дверце стойла, пришибленный удивлением. Долго молчал. Так долго, что Ул успел найти седло. — Эй, точно меня не знаешь? Даже по описанию?

— А что, должен? — удивился Ул, передумав прямо теперь седлать Бунгу.

— Не знаешь, совсем? Ты такой один на всю столицу. Не верю, но… но ладно. В двенадцать отец бросил мне в виде милостыни имя Дорн. До того я звался Доро, — хрипло, нехотя, выдохнул ноб. — Я выродок. Незаконный сын ни разу не женатого третьего канцлера, прижитый в весёлом доме… Его зарезали в пьяной драке. Она… не важно. Нет у меня родни. Хэш Лофр учит меня не затевать ссор до знакомства. Не затевать даже после, когда скажут худшее.

Ул повесил уздечку, отвернулся от Бунги и, наконец, недоуменно уставился на рослого парня. Только теперь сообразил: тот выглядит совсем взрослым. Лицо сухое и узкое, глаза сумасшедшие, совсем белые. Точки зрачков отливают краснотой. Волосы без цвета, ломкие и тусклые, чёлка длинная, будто ею ноб загораживается от взглядов.

— Да уж, ты приметный, — сообразил Ул. — Наверное, обидно, что деревенщина ничего о тебе не знает, а метлой машет, будто дразнит намеренно. Выходит, ты кричал, потому что драться с таким мелким не захотел? Эй, ты и не убил меня из жалости? Ты бы убил-то молча, захоти того всерьез. Сейчас я понял. Ох, чую: болит из-за тебя голова у хэша! Ну, прости… Я обычно не дурак. Но когда прикинусь, иной раз и сам не знаю, как уняться. Монз мне не зря велел быть поосторожнее с притворством.

— Хочу попасть в твою деревню, — Дорн попробовал улыбнуться, уголок губы перестал презрительно дрожать. — Там никто меня не узнает. Замечательное место.

— А что, канцлеров три? — задумался Ул. — Или даже больше? Беда, как всё сложно в столице. Хоть князь-то у нас один?