Перевернутая карта палача

— Черная тень белого дара, так сказал поддельный Оро. А ну его! К утру синяк сойдёт, я не ответил на злость, так что обязательно сойдёт, — улыбнулся Ул. Подобрался, прыгнул на безопасный пол уже пройденного коридора. — Так… проверим.

Приоткрыть огромное окно оказалось трудно. Медная рама поскрипывала, её тяжесть казалась непосильна. Но Ул старался, и постепенно смог добиться нужного. Тогда он высунулся наружу, надрал стеблей винограда с глянцевыми разлапистыми листьями. Плотно обмотал зеленью ноги, старательно закрепил шуршащую «обувь». Помянул старого сома, хотя в рыбьи присказки не верил. Но вспомнил старого Коно, и на душе посветлело.

Каменная ловушка приняла прикосновение лозы — недоуменно. Ул шагал, шурша и щурясь: так много шума, а ну охрана некстати сунется? Хотя Дорн уверял: стражам запрещено без причины подниматься в этот коридор. Дорн — сын третьего канцлера и, пусть от отца не мог ничего узнать, но упрямо интересовался его прижизненными делами, вроде бы презирая покойного.

Новых ловушек Ул не обнаружил до самых дверей кабинета канцлера. Стол этого важного человека оказался огромен. Он напоминал комнату Монза, почти равный ей размером. С одной стороны стол был завален книгами, зато с другой царил исключительный порядок: строго разложены стопки документов, выровнены в совершенном порядке. Будто два разных человека используют кабинет. Один работает, другой… живёт?

Поместив конверт возле письменного прибора, Ул вежливо поклонился пустому креслу. Отступил шаг за шагом к двери. В канцлере, по слухам, много золотого дара. Не такого, как у Лии, конечно. Но всё же…

Поутру, — полагал без всяких причин Ул, — важный человек станет слушать свой кабинет, выуживая ночные настроения. Канцлер поймёт больше, чем мёртвый сторожевой камень пола. Пусть разберет и это: прошение подано от души и с уважением.

— Все правы, дурак я… крайний, — выдохнул Ул, покинув опасный коридор.

На том же стуле он смотал с ног лозы, упрятал за пазуху. Заспешил прочь, через знакомые тёмные залы, по ветвям деревьев, над городской охраной, доверяющей фонарям, а не глазам, стенам и засовам, а не сердцу…

Дорн лежал на крыше, где и был оставлен. Он созерцал луну, умудряясь дремать с открытыми глазами. Ул долго не решался будить приятеля, отвлекать от бегущего вместе с облаками потока мыслей, лишённых тяжести.

— Я почуял тебя, — наконец, признал Дорн. — Давно. Ты шёл от дворца, я чуял. В тебе игла тьмы. Я засадил. Думаешь, не знаю за собой худшего? Всё сильнее хочу уйти от Лофра. Но учиться, да и жить, больше негде. То есть без особых условий — негде. Как только уйду от Лофра, ко мне привяжется подонок из свиты Рэкста. Пустых нобов можно наполнить. Я для беса — вроде змеи. Пока не имею сильного яда, но уже зубастый. Тебе очень больно?

— Нет.

— Тебе очень больно! На сей раз я попал в тебя, утром удержался, а тут… не хотел, но ужалил. Иногда я думаю, что хэш тучнеет от яда моей злости. Другие начали, я продолжаю. Он знает. Что думаю так, тоже знает. Он верит, что злость вылечит меня. И злит… надеется, я приму сполна свой яд, переболею виной и создам противоядие. Только всё не так.

— Я показал тебе крыши. Покажи мне город внизу, — попросил Ул.

— Там шумно, грязно и пахнет кровью, — поморщился Дорн. — Я спущусь и ввяжусь в драку. Сразу. Тебе мало дневных синяков?

— Я был тише самой тишины, пробираясь через дворец. Я проглотил язык и подавился! Хочу орать, ругаться и громить. Изнутри лопаюсь от тишины. Такое со мной иногда случается.

— Тогда спускаемся, но я предупредил.

— Давай так, — попросил Ул, дёргая приятеля за рукав. — Ты при оруженосце. Что бы кто бы ни плёл, ты говори со мной и не гляди даже на них, только так. Дай мне волю пересказывать слова тебе и обратно им, как я пожелаю.

— Не понял, не обещаю, но… почему не попробовать? — вздохнул Дорн без малейшего интереса. — Нам туда. Пройдёмся от Княжьей площади пьяным гоном, так называется дорога. Вроде, в незапамятные времена от реки гоняли коров, когда ещё столица была большая деревня. Дальше двинемся темными улицами, где грабят всякую ночь.

— Нас станут грабить? — понадеялся Ул.

— Нас вряд ли заметят.

— А если шуметь сильно? Ругаться?

— Тогда точно не заметят. Подержи саблю, не получается у меня запросто прыгать с крыши. Надо завтра ещё попробовать. Идём, вот и площадь. Посреди, сам глянь: памятник… Превосходная работа, как живой. Говорят, отлит в бронзе, но — врут… Никто не знает сплава, он не меняет цвет и не тускнеет. На нем нет царапин. Не знаю, кому памятник. Мраморную табличку переделывают уже пятый раз, так в городе помнят. Написано было: белому лекарю, первому князю и еще невесть что. Сейчас это памятник заводчику нобских золотых. Вот конь памятника, сам гляди, один в один знаменитый Пэм. Хотя ты не видел скакуна беса, откуда тебе…