Перевернутая карта палача

Дорн пристегнул саблю, проверил, удобна ли под рукой. Задумался, губа напряжённо дёрнулась. Ул с интересом осмотрел ножны и саму саблю, довольный тем, что уже дважды имел возможность подержать сокровище. На родовой клинок Сэна не похожа, но и на современные — ничуть. Длинная, клинок к острию уширяется, там имеет сложную форму и на треть заточен двусторонне. Большего сразу и не сказать. Дорн ещё раз тронул рукоять, скривился и отстегнул саблю. Понёс в левой руке, похлопывая ножнами по бедру.

— Не лезь в сектор прямой атаки, прирежу, — резко велел он, выхватил саблю и обозначил росчерком стали, куда именно «не лезть». — Отстань на шаг. Левее. Так нормально.

— Мы город смотрим!

— Нас город смотрит, — усмехнулся Дорн и замолк.

Он пересёк площадь по косой, не оглянувшись на статую. Ул вынужденно бежал следом, едва успевал крутить головой и выхватывать впрок жирные куски впечатлений. Снова страдал: мечта о рисовании, похоже, навсегда останется невыполнимой… А вокруг столько всего, что просится на бумагу!

Масляные фонари дают брусчатке загар, и в камне словно искры играют…

Окна большого особняка тёмные, их так много, что луна шутя прыгает из стекла в стекло, купается, рассыпает брызги света…

Нищий спит, обняв шапку, и даже теперь неосознанно ноет о пескариках на пропитание… Собака нищего смешная, в крупных рыжих пятнах, она вздрагивает, издали боится грозного ноба, но друга не бросает, её работа — греть бездомному больные ноги…

Охрана сунулась на площадь, щеря обнажённые для острастки клинки: такая занятная вереница силуэтов… Стражи толстые и худые, с бородами торчком и витыми усами, а за людьми шествует вереница теней, переломанных в поясе — ноги на брусчатке, плечи на стене… Вот отряд приметил Дорна, признал — и вмиг сгинул в темном переулке, вроде стаи летних волков, для людей не опасных…

Волосы у Дорна в ночи совсем белые, когда луна пробивает их насквозь, кажутся одуванчиком-переростком…

Пьяные копошатся в теплом свете, заполняющем зал за богатым, окантованным зелёной медью, стеклом. Люди плавают в мутной масляной желтизне зала, как рыбы на мелком месте, но, в отличие от рыб, не молчат. Один вывалился из дверей, обнял столб при крыльце…

— Гля, моль, — целя взглядом мимо Дорна, проревел пьяница, способный, смоги он выпрямиться, ростом спорить с хэшем Лофром.

Дорн споткнулся, замер и начал медленно, очень медленно разворачиваться, гладя ножны сабли. Ул сперва удивился, а затем запоздало сообразил, кого назвали молью. Ещё успела мелькнуть мысль: а ведь не по злобе, человек для подобного слишком уж глубоко во хмелю. Так и умрет, не протрезвев…

— Ой, дядечке плащ погрызли, — громко ужаснулся своим догадкам Ул. Мигом влез в «сектор прямой атаки» и ткнул пальцем в пьяного. — Хозяин, вы слышали? Какой честный! Денег нет, а он всё равно в погрызе признался. Можно, я сбегаю за шапкой того нищего, у этого и шапки-то нет. А позвольте глянуть, сильно вас погрызло? На спине? На боку? Вот беда, ноба погрызло, заживо…

Ул причитал самозабвенно, подвывал искренне, со слезой, и тянул плащ то вправо, то влево. Пьяного изрядно мотало, все попытки поймать юркого плакальщика не приносили пользы. Из заведения начали выглядывать любопытствующие. Каждый сразу замечал Дорна и шарахался шага на три, пряча взгляд и трезвея… Ул самозабвенно причитал, разукрашивал сказочными подробностями историю о коварстве моли-разорительницы. Пьяный рычал от злости, промахиваясь и утыкаясь лицом то в столб, то в стену… Дорн, не успев ввязаться в ссору, каменел статуей в двух шагах от нелепого действа. И только Ул понимал: его ноб чудом не завершил последний шаг, приближающий к обидчику на расстояние вызова — то есть вытянутой руки и сабли.

Пьяный немного очухался и басом завыл оправдания, остервенело потряс округлым кошелём, доказывая состоятельность. Он тыкался в стену и норовил затеряться в толпе зевак, он искал способ исчезнуть, завидуя привидениям. Но идея воровства шапки у нищего отчего-то всех воодушевила и разогрела. Сопротивляющуюся жертву шутки окружили плотным кольцом и поволокли к площади.

— Как бы собаку не обидели, — насторожился Ул, когда пьяная толпа укатилась, хохоча и топоча.

— Ну, у тебя и голос, — отметил Дорн. Подумал и пристегнул саблю к поясу. — Уши ноют.

— Съезди на похороны в деревню, тебе понравится, — отдышавшись, улыбнулся Ул. — А ничего так город. Мне нравятся дома, каменные узоры. Какие старше, те или те?

— Не в возрасте дело, те из южных мест, эти с самого севера, вот и вовсе чужие, приморские, из порта Корф, что в княжестве Нэйво — показал Дорн. — В столице стили смешаны. Некоторые говорят, так нельзя. Пишут прошения о запрете строить новое, особенно возле старых дворцов. Вон деревянный дом, видишь? Его велено снести, но граф Орсо со всей дури своей крови и власти отстаивает развалюху. Там графов пра-прадед гулял в дни молодости и спас князя. По другим слухам он и поджёг улицу. Так был пьян, что чудом уцелели и сам он, и князь.