Переводчица для Дикаря (СИ)

— Для родителей да… Вообще-то я еще в школе увлекался техникой, программировал, что-то там паял — и мне казалось, естественно, что я пойду в эту область. Но родители, видимо, думали, что это так, хобби… А я вдруг взял и выбрал политех.

— И это стало трагедией? — его глаза темнеют, и я вдруг пугаюсь, что сказала что-то не то. — В смысле, они сильно расстроились?

Секунду помолчав, он отвечает:

— Мама, кажется, смирилась. А вот отец обиделся всерьез. Мы всегда с ним очень дружили, проводили вместе много времени. Но теперь все иначе…

— Ох… Мне так жаль, — произношу я, и тянусь к его руке, лежащей на скатерти.

Василий вскидывает на меня глаза, и я отдергиваю руку.

— Мне было бы приятно, — произносит он негромко, и я в полном смущении хватаю ложечку и соскребаю сладкие следы тирамису из вазочки.

Минута проходит в молчании, которого я не могу вынести. И неожиданно для самой себя вдруг выпаливаю:

— А я тоже, между прочим, проблемный ребенок. Ну как… то есть я не хочу сказать, что ты проблемный…

— Да я понял, понял, — говорит Василий, с улыбкой глядя на меня. — Я не проблемный. А вот ты чего успела натворить?

— Я не говорила до пяти лет.

— Как это?! — я вижу, что он поражен, и ликую! Мне удалось произвести на него впечатление, ура! Ему интересно!

— Я просто мычала. Объяснялась жестами. И вообще не говорила. А потом еще какое-то время заикалась так, что меня почти невозможно было понять.

— Ого!

— Да, мама была в отчаянии. С такими способностями мне не светило место в нормальной школе. А интернатов для детей с особенностями у нас не было. Только в области, но это больше двухсот километров от моей деревни. Мама ни за что не хотела отдавать меня в интернат. А в селе меня называли дебилкой. Мама из-за этого с соседкой поссорилась. И кричала, что она докажет, что ее дочка умница. А моя мама никогда не кричит, знаешь.

Василий смотрит на меня во все глаза, и мое ликование вдруг сменяется смущением.

— Ну, в общем, мама приложила усилия, и проблема была ликвидирована. Меня взяли в обычную школу, и дальше все было, как у всех.

— Вот это да… История, как в кино! А теперь ты говоришь на шести языках? Это что, компенсация такая?

— На пяти, корейский я только учу, — уточняю я, и он весело смеется:

— Ты забыла русский!

— А… ну да. В моем случае и русский мог не получиться, — опять хохочу я. Мне давно — или никогда? — не было так легко и весело. — Ну, если серьезно, мне как-то сказали, что это правда что-то вроде компенсации. Мы же с мамой несколько лет каждый день занимались речью, и потом у меня осталась эта привычка учиться. И фиксация на речи. Для меня это очень важно — что я могу говорить. Наверно, поэтому мне так нравится учить языки.

— Маш, ты удивительная, — говорит он глубоким, теплым голосом, и я понимаю, что пропала.

Если я немедленно не возьму себя в руки, он сможет сделать со мной, что угодно. А я не могу, я просто не способна взять себя в руки…

Я смотрю на эту девочку, которая до сих пор пила только шампанское на Новый год. Смотрю на искорки в ее льдистых глазах, на сияние русых волос, на то, как она смеется… И вдруг мне становится страшно от желания не расставаться с ней никогда-никогда.

27

Мы сидим в машине, которую Вася остановил недалеко от моей общаги. И снова молчим. Медленно кружась в свете фонаря, с неба падают блестящие пушистые снежинки. Мотор работает почти неслышно, тепло обволакивает, я как будто плыву куда-то на невидимой мощной волне… и вдруг его ладонь опускается на мою.

— Маша, — говорит он шепотом и тянется, чтобы меня поцеловать. Я чувствую его горячие губы на щеке, слегка поворачиваю лицо — и почти теряю сознание, когда его мягкие губы накрывают мои.

Я поцеловал ее, и она застонала. Что эта девочка со мной делает!

Не знаю, сколько времени прошло. Мы все целовались и целовались. Он гладил меня везде, шептал нежные слова, а я только и могла, что вздыхать и покоряться его поцелуям. Вася, Вася… смешное имя, которое вдруг стало для меня самым красивым. Горячие удары сердца. Отвердевшие соски трутся о ткань и томятся от прикосновений его большой и такой ласковой ладони. Он пробегает губами от мочки уха по шее вниз, и я почти теряю сознание от наслаждения, издаю долгий стон.

— Маша… Машенька, — повторяет он, как будто в забытьи, и нет конца этой сладкой муке. Между ног у меня стало горячо и влажно, я уже почти не открываю глаз, его ласки становятся все настойчивее…

И вдруг он останавливается. Отстранившись от меня с тихим низким стоном, он закрывает глаза и откидывает голову на подголовник. Я смотрю на его жесткий профиль и… нет, я не думаю. Я просто смотрю. Он захватил меня, он вовлек меня в пучину своей страсти, своего опыта, я готова следовать за его губами и руками…