Переворот

Только в Англии Лиза возобновила уроки. Венецианское житьё отличалось крайней неопределённостью: сидя на саквояжах, не слишком-то позанимаешься. Кардинал Флёри не проявлял особой заботы об образовании маленькой беглянки. Зато мадемуазель де Бомон подошла к вопросу весьма основательно. Она наняла учителей итальянского, немецкого и английского, музыки и танцев. Заметив у девочки склонность к рисованию, специально пригласила модного в Бате молодого художника Гейнсборо, и теперь Лиза раз в неделю с наслаждением вымазывалась краской с головы до ног.

Ей удавались пейзажи, натюрморты меньше, что же касается портретов... Лиза чертила их украдкой и никому не показывала. Впрочем, если девочке и хотелось кого-то нарисовать, то только саму графиню. Эта женщина оставалась для неё загадкой. Кто она? Почему не живёт во Франции? Откуда у неё такое состояние? И какие дела связывают эту строгую насмешливую даму с тайными покровителями Дараган? Ничего этого девочка не знала.

Зато она чувствовала, что графиня — единственная, кто не отмахивается от неё. Не то чтобы та проявляла к маленькой русской тепло или интерес. Держалась отстранённо и настороженно. Объясняла уроки просто, но без излишней снисходительности. Однажды на капризное Лизино «не понимаю» она ответила загадочной фразой:

— Извольте напрячь рассудок и вникнуть. У вашей матушки был от природы большой ум, но она потакала своим слабостям и лени. В результате её душу поглотила скука. Она томилась от смутного желания великих дел, но не умела сосредоточиться хоть на чём-нибудь.

— Вы знали мою мать? — поразилась Лиза.

— Пришлось, — нехотя кивнула графиня. — Вам следует муштровать свою наследственность, если вы хотите чего-то добиться.

— Я ничего не хочу! — вспылила девочка. — Только домой.

— Это не в моей власти, — сухо отрезала собеседница. — Чтоб вернуться домой, вам предстоит много потрудиться.

Лиза трудилась, но с явной ленцой. Были в её характере и природная строптивость, и обыкновенное детское отвращение к учёбе. Но графиня не давала ей спуску. Если надо, даже била линейкой по пальцам.

— Вы воспитывались не на скотном дворе. Где ваши манеры?

Девочка шмыгала носом и тянулась рукой к правильной десертной вилке или ложке для соуса. В доме её отца стол никогда не сервировали с такой тщательностью, а ей делали замечания, только когда она хватала еду руками. Мадемуазель де Бодрикур краснела до корней волос, ведь именно её воспитание подвергалось здесь суровой критике.

— Я полагаю, — однажды вечером сказала графиня, — что Лизе будет полезно посетить театр.

— Боже мой, этот вертеп? — ужаснулась гувернантка. — Господь не благословляет балаганов. Чему она там может научиться? Один разврат!

Родные мадемуазель были гугенотами и бежали из Франции при Ришелье. Они жили в Голландии, затем в Германии и, конечно, не одобряли таких богомерзких занятий, как театр и танцы. Перебравшись в Россию, эти достойные протестанты ещё более одичали.

Праведное негодование Бодрикур насмешили Шарля. Он чуть не хрюкнул в тарелку, но вовремя спохватился.

— Расин говорил, что театр, как ни одно другое человеческое изобретение, развивает душу и шлифует разум, — наставительно заметил он. — Лиза послушает, как надо правильно говорить и держаться в обществе.

Переубедить его не удалось, тем более что девочка загорелась идеей поездки и целую неделю ходила сама не своя, пока для госпожи графини не заказали ложу.

Сутки «семейство» добиралось до Лондона. Ночь провели в столичном особняке графини де Бомон. Половину следующего дня приводили себя в порядок. И лишь к пяти часам двинулись в театр. Мадемуазель де Бодрикур не удалось уговорить поехать с ними. Она только зажимала уши и потрясала перед носом графини молитвенником.

— Скажу вам прямо: православные схизматики тоже с неодобрением относятся к балаганам!

— Не все, — отрезал Шарль. — Мать вашей воспитанницы ввела театр не только при дворе, но и для публичного увеселения. Девочке есть чем гордиться.

Лиза вспыхнула. Всякий раз, когда при ней произносили имя Елизаветы, она внутренне сжималась и настораживалась. Похвала императрице в устах де Бомон была для неё болезненно приятна. Она ощутила в этом нечто вроде поддержки и с благодарностью воззрилась на графиню.

— Итак, мы едем вдвоём, — заключила та. — Не хорошо, но и не плохо. Собирайся.

Девочка была уже готова. В её возрасте полагалось облачаться по-взрослому. Взбивать высокую причёску, белить лицо, затягиваться в корсет и подвязывать широкие фижмы. Лишь светлый — розовато-кремовый — цвет её платья и отсутствие дорогих украшений указывали на то, что юная леди не замужем. В остальном она должна была держаться, как дама. Это давалось Лизе нелегко. Ей хотелось прыгать через ступеньку и убыстрять шаг. Впрочем, в ней было ещё так много детского, что ни её костюм, ни заученные повадки никого не обманывали.

Шарль мог отвезти воспитанницу в Ковен Гарден на Сару Сидоне в роли Офелии, но выбрал Дрюли-Лейн, казавшийся менее опасным.