Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Вдоль улиц шли по большей части деревянные тротуары, а некоторые из улиц не были даже мощеными, и на них толстым слоем лежала бархатная пыль. В дождь, вероятно, тут было жутко – пыль должна была превращаться в грязь, а лужи, вероятно, походили на ту «удивительную» лужу в городе Миргороде, которая, по словам Гоголя, занимала почти всю площадь города и которой любовались когда-то Иван Иванович Перерепенко и Иван Никифорович Довгочхун…

Вообще вся Полтава скорее походила на фруктовый сад, чем на город. Но это все же был сравнительно большой город (губернский!), со своей жизнью, со своей интеллигенцией, своими газетами. Здесь жил Владимир Короленко… В Полтаве была сильная партийная организация, работавшая больше в губернии, среди крестьян. Рабочих в городе было мало. Жизнь тут была тихая, немножко – по-южному – ленивая и живописная. Вероятно, вкусно и хорошо ели, много и сладко спали. Но молодежь – обоего пола – была и здесь настроена очень идеалистически и горячо рвалась к революционной работе. Позднее из Полтавы вышло немало социалистов-революционеров. Из Полтавы была, между прочим, Дора Бриллиант, работавшая в Боевой организации и участвовавшая в подготовительных работах по покушению на Плеве (15 июля 1904 года). Из Полтавы же был Алексей Покотилов.

Был конец июня – мне уже надо было торопиться в Чернигов, чтобы попасть на крестьянский съезд, куда меня звал Михаил Биценко.

По своему характеру Чернигов напоминал Полтаву – это тоже был город, утонувший во фруктовых садах и такой же живописный, тихий и ленивый. В нем, пожалуй, еще больше церквей и монастырей, которые придавали ему особую живописность. Он стоит на реке Десне, притоке Днепра, – отсюда можно спуститься на пароходе в Киев и дальше, в Кременчуг и Екатеринослав. В Чернигове, по указанию Биценко, я повидался с Петром Федоровичем Николаевым, старым народником-революционером, замешанным еще в дело Каракозова (покушение на Александра II в 1866 году). Пять лет он провел на Александровском заводе в Забайкалье на каторге. Николаев, высокий старик с огромной и живописной седой бородой, в белой длинной вышитой рубахе, походил на мельника. Он считал себя членом нашей партии, у него всегда собиралась местная революционная молодежь. Полиция, конечно, его хорошо знала, но не трогала – он был как бы достопримечательностью города Чернигова. Для молодежи он был живым памятником славного революционного прошлого и как бы из другого поколения, через десятки лет, тюрьмы и каторгу, протягивал ей руку. На каторге (с 1867 по 1872 год) он встречался с Николаем Гавриловичем Чернышевским, который для нашего поколения был уже легендарной фигурой.

Николаев встретил меня ласково, как встречал всех приезжих и приходивших к нему, сообщил, где должен состояться крестьянский съезд, – оказывается, он уже начался и мне надо было спешить. Он происходил в большом селе (если не ошибаюсь, Борзня) – между Нежином и Черниговом, в 30 верстах от последнего. Николаев же указал мне и знакомого крестьянина, который может меня туда отвезти.

Мой возница был украинский крестьянин, с широкой бородой и детскими голубыми глазами, ему было уже за 40 лет. Экипаж его был очень немудреный: простая крестьянская телега без рессор, но сидеть и ехать в ней было приятно и удобно, потому что она была полна душистого сена. Лошаденка была тоже плохонькая, но бежала исправно и даже без понуканий.

Узкая проселочная дорога вилась среди хлебных полей, спускалась с одного пологого холма на другой. Стоял чудесный летний день. Все это путешествие было для меня сплошным наслаждением. Иногда вдали видны были хутора с высокими шестами украинских колодцев. Мы миновали несколько деревень, в одной из них на холме стояла живописная белая церковь с зеленым куполом. Кругом царил мир. Я всей душой вбирал в себя все эти впечатления – все это так не походило на Москву и Петербург, с их сутолокой жизни, каменными улицами, вечной тревогой за себя и за других.

Но интереснее окружающего оказался мой возница. Сначала он осторожно присматривался ко мне, потом у нас начался интересный разговор. Думаю, что от Николаева он уже знал, кто я такой, то есть что я революционный работник, интересующийся крестьянским движением и сочувствующий ему, потому что скоро наш разговор принял совершенно определенный характер.

Он стал рассказывать мне, что происходило в их округе в октябре 1905 года, и развернул передо мной широкую картину, о возможности которой я даже приблизительно не подозревал.

Уже летом 1905 года то здесь, то там начали вспыхивать так называемые аграрные беспорядки. Но это были именно «беспорядки», то есть проявления глухого недовольства крестьян существующим положением. То вспыхнет в какой-нибудь экономии забастовка среди сельскохозяйственных рабочих (батраков), то крестьяне самовольно запашут участок помещичьей земли и их оттуда выгоняют полицейской силой; кое-где происходили стычки с полицией и стражниками, драка и избиение крестьян. Кое-где появлялся и «красный петух» (поджоги сена, сараев и домов управляющих).