Переживая горе. Истории жизни, смерти и спасения

Ее также расслабляла близость с Джонни, приемным сыном, и тот факт, что они помирились. «Хорошо, что мы во всем разобрались, – сказала Барбара. – Он действительно заботится обо мне, и это так мило. Раньше он был другим. Теперь я чувствую его любовь. Я думала, он никогда не любил меня. Я была мачехой (она заплакала), мне было так тяжело. Смерть Пэдди потрясла меня, и он думал, что я не справлюсь, но потом сказал, что я отлично справилась. Он очень хороший, так поддерживал меня… Мы сказали друг другу “я тебя люблю”». Мне ничего не нужно было отвечать. Я лишь сказала, что слезы очень важны – они освобождали былую боль и позволяли впитывать любовь Джонни. Эти были слезы счастья.

Если бы Барбара захотела сказать что-то другим людям, оказавшимся на ее месте, она бы посоветовала обуздать боль. С этим ей помогли врачи. Еще она сказала мне: «Вы всегда будете хотеть больше времени». Эти слова казались мучительными, как и любое другое признание скорой смерти. Теперь Барбара почти все время чувствовала себя уставшей.

Она смогла признать потребность в помощи: «Малейшее дуновение ветерка, и я умру… Я просто хочу поспать. Но я боюсь спать одна». Барбара немного повздорила с медсестрой и попросила ее уйти. Ей не нравилось ее вторжение, но теперь она осознала, что должна перестать все контролировать и позволить медсестре заботиться о ней. Я понимала, как ей тяжело: отказ от контроля также казался отказом от жизни.

Барбара чувствовала себя измученной и должна была поспать. На прощание она сказала: «Я была очень одинокой – почти каждый в мире очень одинок». Мне показалось, что эти слова шли из ее подсознания. Несколько недель назад она уверяла, что не была одинокой. Наверное, она хотела сказать, что мы умираем в одиночестве.

Я пришла к Барбаре еще раз. Она угасала и с трудом доходила до ванной. Она много спала. Новая медсестра давала ей морфий, стараясь подобрать дозу так, чтобы приглушить боль, но не вызвать постоянный сон. Я села рядом с Барбарой, пока она спала, и чувствовала, как она боролась за жизнь во сне.

Проснувшись, Барбара улыбнулась, и ее лицо просияло. Я спросила, о чем она думала. «Я много сплю. Я не знаю, где сон, а где реальность, но вижу события прошлых лет. Воспоминания, когда я злилась или нервничала, забытые воспоминания из глубины – моя мама, Пэдди…» Когда Барбара упомянула имя мужа, в ее глазах блеснули слезы. «Я смотрю на себя по-другому. Теперь я понимаю, почему так расстраивала людей, – продолжила она. – Раньше я не понимала этого».

Барбара замолчала. Я подумала, что она заснула, как вдруг Барбара произнесла: «Я крепко верю в то, что душа оставляет тело. Я верю в душу, но не в Бога. А вы как думаете?» Я ответила, что, на мой взгляд, мы живем воспоминаниями о людях, которых мы любили и которые любили нас. Я сказала, что она будет жить в этом доме и в Джонни тоже. Барбара вздохнула: «Я очень рада, что осталась здесь. Мне бы хотелось иметь больше времени. Мне бы хотелось прожить лето. Все проходит слишком быстро для меня – слишком… время так ценно». Затем она продолжила: «В это сложно верить, если ты не видел душу… Я видела, как душа оставила тело Пэдди». Я слушала ее и давала понять, что нахожусь рядом. Засыпая, Барбара произнесла слово «путь». Этим словом часто злоупотребляют, но Барбара действительно проделывала путь, который перенес бы в абсолютно другой мир. Мы обе и осознавали, и отрицали это.

Через несколько часов я уехала. Мы обнялись на прощание, и Барбара сказала: «Спасибо. Вы приедете еще?» Я пообещала приехать, но мне казалось, мы обе знали, что больше не увидимся. Барбара не очень любила физический контакт с малознакомыми людьми. Сев в машину, я не могла унять дрожь. Прощаться было тяжело, но я постаралась вложить в свои слова благодарность.

Однако я ошиблась. Барбара пошла на поправку, и с тех пор я не раз приезжала к ней. Сейчас новое лекарство продлевает ей жизнь, и никто не знает, сколько она проживет. Мы можем быть уверенными лишь в том, что никто не знает наверняка, когда он умрет.

Гордон

Гордон был одет в белую накрахмаленную рубашку с отвернутыми манжетами и запонками, аккуратно застегнутую до подбородка. Из кармана жилета свисали карманные часы. Ему было больше 80 лет, и он любил элегантно одеваться. Он шел медленно, опираясь на трость. Его оксфордские туфли были до блеска отполированы. Гордон был очень худым мужчиной с алебастровой кожей. За очками скрывались пронзительно голубые глаза. Казалось, он стоял на пороге смерти. Гордон нервничал. Он знал, что я психолог, и согласился пообщаться со мной в хосписе, который посещал. Я думала, он нуждался в компании и эмоциональной поддержке.