Перо Адалин

В голове Леверна ключом били воспоминания – коридоры, которые он старался забыть, туннелем вели его мысли к прошлому, не позволяя свернуть с ненавистной дороги. Он вел Аля к своим старым покоям, с трудом понимая, куда следует, а в ушах эхом проносились фразы, сказанные в этих стенах тогда еще юному наследнику:

«Молодой господин, ваш отец занят. Прошу, вернитесь в свои покои».

«Молодой господин, ваша мать в отъезде. Вами займется учитель».

«Молодой господин, ваш брат не придет – милорду Маркусу предстоит занять место главы рода. Ему не до ваших забав».

Тысячи раз одни и те же фразы разным словами, но с неизменным смыслом – каждый раз перед ним закрывали двери, и младший отпрыск Флоресов оставался один.

К девяти годам Леверн твердо выучил одно: родители – прежде всего миледи и милорд, главы рода, и только после десятка титулов и обязанностей его мать и отец. К последнему своему долгу Флоресы относились равнодушно – их времени хватало только на Маркуса, которому предстояло по праву первенства возглавить большое семейство. Он был их чудом, гением, единственным, на кого возлагались надежды, – ни младшие сестры, ни Леверн не рассматривались как необходимое вложение родительской любви. Для их воспитания всегда была армия слуг и учителей, и занятые родители считали внимание чужих людей к своим отпрыскам в полной мере достаточным. Возможно, Фелицию, в ту пору совсем юную и мечтательную, это устраивало – девочка жила в мире грез, где царствовало искусство. Но Леверн остро ощущал недостаток родительской любви, не понимая, почему его обделяют.

Смирение так или иначе пришло, и вскоре маленький мальчик уже не ломился в закрытые двери, а равнодушно проходил мимо, тая под сердцем злобу. Миру он являл равнодушие, правой рукой которого стала надменность. Слуги содрогались ото льда во взгляде девятилетнего мальчишки, про себя пророча ему в будущем характер чудовища. Что было бы, не встреть в ту пору озлобленный на весь мир Леверн Альваха, он не знал и знать не желал. Жизнь подарила ему друга, а следом и семью, к которой все чаще сбегал нуждающийся в любви и уюте мальчишка, сумевший уберечь сердце от холода в родном доме.

Альвах шел за Леверном следом, считая его шаги – тридцать пять с последнего поворота и еще семь до следующего. Это успокаивало и позволяло контролировать крепшее осознание – он видел десятки вариантов развития событий и, к собственному ужасу, был готов к каждому из них. Принятие, которое давалось ему легко, порой пугало – то ли совесть как таковая ему неведома, то ли слишком легко она соглашалась с его решениями.

Леверн, игнорируя удивленные возгласы прислуги, встречающейся на пути, ногой толкнул дверь в комнату, когда-то бывшую в его распоряжении. Внутри уже был зажжен подсвечник, а окно кем-то приглашающе открыто; Маркус словно лично предлагал брату попробовать удачи в прыжке со второго этажа, надеясь, что он хотя бы ногу сломает.

– Ублюдок, – прошипел Леверн, пиная подвернувшуюся резную табуретку. Вошедшая следом за гостями молчаливая служанка тут же исчезла – это Альвах, помахивая рукой, предупредил девушку, что к господину сейчас лучше не соваться. Туда же последовал и лекарь, которого в нелестных выражениях выпроводил сам Леверн. Помощь от кого-либо в этом доме он собирался принимать в последнюю очередь. Стянув порванную рубаху, рыцарь не сдержал сдавленного вздоха – под запачканной чужой кровью тканью обнаружилась рана, о которой он успел забыть. Всматриваясь в остатки рубахи, Леверн обратился к другу, заставив того внутренне сжаться:

– Легко мы отсюда не выберемся. Маркус не влюбленная барышня, просто так ничего не делает. Ему от нас что-то нужно, и как только этот высокомерный осел получит желаемое, сдаст нас с потрохами Габору. Поэтому, мой друг, – Леверн оторвал взгляд от пятен крови на одежде и посмотрел на Альваха, – чем ты думал?

В его словах уже не было укора. Аль запоздало понял, что рыцарь устал не меньше его – такое спонтанное прибытие в отчий дом, который его друг планировал игнорировать весь остаток жизни, подкосило его не меньше пройденной битвы.

Альвах, секунду помедлив, положил руку на плечо Леверна.

«Принцесса», – прочитал по его губам Леверн, а после насмешливо выдохнул, пряча лицо в руках.

– Ты такой верный, Аль, – простонал он и устало упал на ближайший стул. – Вылезет нам боком твоя преданность, вот увидишь.

Дверь открылась, и последние слова были произнесены под аккомпанемент сквозняка. Темный силуэт, выделяющийся на фоне освещенного свечами коридора, принадлежал Фелиции. Она не спешила начинать разговор – женщина не была уверена, что сможет найти общий язык с младшим братом, который шесть лет назад исчез из ее жизни. Но, увидев раны на его теле, она не сдержалась: