Перо ковыля

Увидеть сплюшку засветло удается реже, чем любую другую сову. Когда самка на яйцах или при птенцах, самец весь день сидит, затаившись, неподалеку на сучке у ствола. У сплюшки такое маскировочное одеяние, совершеннее которого в птичьем мире, пожалуй, нет. К тому же затаившаяся совка и фигурой настолько не похожа на птицу, что однажды на моих глазах слеток большой синицы что-то склюнул у нее из-под ноги и спокойно перепорхнул на верхнюю ветку. Рядом был и его отец, который тоже не обратил на нее внимания, будто и впрямь был перед ним сухой обломок в крапинах и пятнышках лишаев, а не живая птица, да еще совиного рода. Плотно прижав к телу крылья, прищурив до узеньких, как ножевые лезвия, щелочек глаза, неподвижно стоящая столбиком сплюшка неразличима на фоне темной коры. Даже когда она по ошибке устраивается перед рассветом на березе, и тогда ее разглядеть в пляске солнечных зайчиков на белой бересте довольно трудно. Не видно спрятанного в перо круто загнутого клювика, какая-то нептичья угловатая, двурогая голова, перьями покрыты ноги. Кроме того, у сплюшки нет присущей другим совам манеры наблюдать за кем-нибудь на свету, раскрывая во всю ширь яркие глаза.

Вечером же совка преображается. Стройная, подтянутая днем, она словно превращается в другую птицу, на которой становится чуть ли не вдвое больше пера. Голова делается больше и круглее, пропадают «рожки». Но и в таком облике у маленькой совушки нет ни сычиной угрюмости, ни глуповато-растерянного выражения ушастой совы: очень миловидная птица с вопросительно-добрым взглядом больших, ярких глаз. Французы называют сплюшку маленьким герцогом, а филина — большим. Но ни в ее внешности, ни в поведении нет ничего, пусть даже в миниатюре, от пугала, хотя пугать она умеет.

Даже при самой безрассудной отваге и самоотверженности маленькая птица, защищая гнездо, не рискнет вступить в единоборство с крупным врагом. Но есть у нее прием, которым удается отпугнуть даже того, кто намного сильнее. Двумя годами раньше в тех же песках у Северского Донца я наблюдал жизнь другой пары сплюшек, занявшей крепкое, с хорошей крышей сорочье гнездо на старом дереве лоха. Раз в неделю приходилось заглядывать в это гнездо, где лежали пять белых яиц, чтобы не упустить момента появления первого совенка. Уже в сумерках подошли мы к лоху, и я несильно подергал одну из нижних ветвей. Никто из гнезда не вылетел, значит, можно было в него заглянуть. Мой спутник осторожно, чтобы не зацепиться за колючки, полез вверх. Внезапно, когда его голова уже была на уровне гнезда, из него, бесшумно проскользнув между прутьями, выскочила сплюшка и повисла на ветке, держась за нее одной ногой, перед самым лицом. Она не шипела, не щелкала клювом, а молча, развернув оба крыла, огромной, темной бабочкой с ярко-желтыми глазами на спине, висела на просвечивающем навесе сорочьего гнезда-шара. Вторая ее нога была спрятана под крылом, готовая в любой миг нанести удар остро заточенными когтями. С минуту человек и птица были неподвижны, а потом он медленно-медленно присел и мягко спрыгнул на землю, а она, сделав широкий вираж, опустилась на соседний тополь, где тотчас раздался голос самца. Едва мы отошли в сторону, как совка быстренько вернулась в гнездо. Видимо, там или уже копошились совята, или вот-вот должен был вылупиться первый. Окажись на месте человека куница, неизвестно, убереглась бы она от совиных когтей.

Потом несколько вечеров подряд я приходил к этому гнезду. Его черный шар и силуэты сплюшек отчетливо были видны на фоне и звездного, и пасмурного неба. Или их обманывала моя неподвижность, или они не различали меня под густым лоховым шатром, но самец, посвистев в тополях, вскоре опускался с добычей на сухой сучок против входа. Наседка тут же выпархивала из гнезда, следовал быстрый, молчаливый «поцелуй», и она пряталась снова. Самец, отлетев на прежнее место, снова начинал тюкать, перекликаясь с кем-то из соседей. Настроившись на ритм этого тюканья, легко было угадывать момент его прилета с кормом к гнезду: как только пауза удлинялась, значит добыча была поймана, и через несколько секунд на веточке снова «целовались» совки.

Все совы передают принесенную к гнезду добычу из клюва в клюв. Поэтому позы птиц в момент передачи выглядят так, будто они в темноте решились на робкий, в одно прикосновение, поцелуй, после которого, словно в смущении, тут же разлетаются в стороны. Ловил самец кузнечиков, ночных бабочек, полевых сверчков и сверчков-трубачиков, богомолов. Не попадались ему лишь те, кто сидел неподвижно и молча, не выдавая себя даже движением усиков.