Персидский джид

– Или же двадцать. И, видать, когда-то ты сгоряча бухнул, что не замуж их отдашь, а в обитель. Или же они сами до того додумались. А девкам не того надобно…

– Мои детища, хочу – замуж отдам, хочу – заставлю постриг принять, – буркнул Троекуров.

– Так я и думал. И высмотрел твою старшую, а может, и младшую в храме Божьем такой человек, что от него бы держаться подальше. Однако боярышня не устояла. Я полагаю, они не только меж собой ночью в саду говорили, но и кое-что иное промеж них было. Бабы-то, что за боярышнями ходят, их жалеют, а тот человек, сдается, и венчаться обещал.

– Врешь ты, дьяк, я их строго держу.

– Погоди перечить, дослушай до конца. Человек же тот – молодой княжич Обнорский…

Троекуров выпрямился. Ярость исказила хмурое лицо.

– Кто, Обнорский? Мою дочь?

– Да, Роман Иванович. Но ему не девка была нужна, а ход в твоем погребе, про который он узнал от твоего беглого холопа Якушки. Тот Якушка ему поклонился твоим персидским джидом с бирюзой и попал в ватагу, которую княжич, бежав из дальней обители, сколотил для налетов и грабежей. А чтобы на девке не жениться, он ей, статочно, сказал: у тебя-де приданого нет, твой батюшка-самодур все младшему сыночку отдаст, а будет приданое – повенчаемся. И задумалась боярышня, и пришло ей на ум дурное… Затуманилась головка, и совершила она грех, а сестрица ей, чай, помогала.

– Ты на мою дочь напраслины не взводи! – потребовал Троекуров.

– Я твою дочь не виню – от беды своей она грех совершила! – возвысил голос Башмаков. – Решила, глупая, что сама себя выдать замуж должна, коли родной батюшка своим долгом пренебрегает! Могла она и с хорошим человеком стакнуться – тогда бы он на ней увозом женился. Но попался ей Обнорский, и добром это не кончилось. Слушай далее! Обнорский пропал из Москвы. Как я понимаю, поехал в Казань и там устроил побег из подземной тюрьмы для своих плененных приспешников. Дочка твоя забеспокоилась – ни слуху ни духу. Ну, думает, бросил меня мой желанный… Как быть-то? Тут ее бес под руку и подпихнул. Велела ближним женщинам, мамкам-нянькам, так устроить, чтобы ночью в опочивальню братца попасть. Далее – знаешь сам…

– Не верю…

– Поверишь! Когда Обнорский со своими налетчиками опять на Москве показался, то на уме у него был ход из твоего погреба. И он узнал, что у тебя, боярин, дитя пропало. Он молодец бойкий, догадался, что стряслось, забеспокоился и тайно к тебе на двор пробрался.

– Не мог он ко мне тайно пробраться!

– Степа! Поведай-ка про красавца-инока, как бишь его…

– Феодосий, – сразу сказал Стенька и заговорил складно, поощряемый кивками Башмакова.

Он рассказал, как пробрался с Мироном на боярский двор (Деревнин тут же предложил послать за Мироном), рассказал про инока, который скрылся неведомо куда, оставив у крыльца пустой мешок. Потом, когда речь дошла до места, где утром нашли тело ребенка, он остановился и поглядел на Деревнина несколько испуганно.

– Вот тут, Степа, рассказывай подробнее и особо растолкуй Роману Ивановичу, как ты мешок с гречей кидал и убедился, что тело не могли со двора князя Сицкого перебросить, – велел Башмаков.

Деревнин, схватившийся было за сердце, вздохнул с облегчением.

Стенька, несколько смущаясь, и это рассказал.

– И получается, что княжич Обнорский забеспокоился, как бы все это дело не раскрылось, пробрался к боярышням, которые не знали, как же теперь с покойным братцем быть, и выкинул тело с гульбища в сад. А вот как он потом с твоего двора уходил – про то не знаю, врать не стану. Зато знаю другое – чему он твоих дочек научил, просидев с ними в их светлице, может, ночь, а может, и все три. Он научил их – слушай, боярин! – спуститься к тебе и утешить тебя тем, что дитя-де было не твое, а жена твоя Агафья спуталась с приказчиком Васькой, и что молчали-де они от жалости к тебе, а как дитяти не стало, они и осмелились сказать! Так ли было?

– Ты изловил его?! – Троекуров резко повернулся к Башмакову. – Сказку отобрал? Дай сюда столбцы! Сам видеть хочу!

– В тех столбцах иное, Роман Иванович. В тех столбцах – про то, как твои дочки меж тобой и боярыней потихоньку клин вбивали. Им другие братики да сестрички не надобны, тогда они и вовсе замуж не выйдут, старыми девками помрут! А Обнорского нам изловить не удалось. Вот, распутываем, что он понаделать успел, прежде чем с Москвы прочь подался. Так как же, пойдем ход в погребе смотреть?

– Чего уж там смотреть…

– Стало быть, сам их там и упрятал. Роман Иванович, мне твоих дочек жалко. За что ты их так не любил? За что жену свою любви лишил? Ты ведь Божий завет нарушил. Что убил – великий грех, так ведь потому его и сотворил, что с иного греха все началось – с того, что христианской любви к ближним не имел. Ты-то силен, а ближние-то слабы, любил бы ты их – сумел бы это понять.

Троекуров ничего не ответил.